он, смеется над ней… Андрей вдруг притянул ее к себе, прижал и, краснея и задыхаясь, пообещал:
— Вот пришлю сватов, тогда похохочешь!
И вправду — прислал. Как в старину, честное слово. Дед Тарас заохал, засуетился:
— Порода у них добрая, выходи, внучка, не пожалеешь.
Согласилась тогда Дианка, чтоб только деду Тарасу не перечить. Да и мать присоветовала: не курит, смирный и лицом пригожий. К тому ж, куда ни верти, жизнь на клин сходится: не в вековухах сидеть, двадцатый год пошел.
Правда, не этого хотела мать для Дианки, для единственной своей. Как окончила та десять классов, то последние гроши собрала да в город в институт поступать отправила.
Не прошла Дианка по конкурсу, одного с половиной балла не хватило. Погоревала она тогда, когда из города ни с чем вернулась, а назавтра еще затемно с постели поднялась и пошла на ферму помогать матери. Та, как увидела ее с подойником в руках, чуть в голос не заголосила:
— Дочушка моя, зачем же я тебя учила-приглядывала? Неуж для того, чтоб с десятилеткой коровам хвосты заносить?
— Ладно тебе, мам, — только и сказала в ответ Дианка, — может, еще, как ты, орден себе заработаю.
Не сразу, но улеглось и материнское сердце, а тут еще и свадьба подтрапилась, — вроде бы и все хорошо, ан нет: горе идет, за собой другое ведет. Заупрямилась Дианка — не пойду замуж.
— Ну что ж, — сказала мать, — никто тебя не неволит. Только потом спохватишься.
— Может, и спохвачусь, а сейчас не хочу!
Обняла она мать, прильнула к ней, ласково заглядывая в глаза, и вдруг спросила:
— Мам, почему меня так зовут?
Она стеснялась своего имени и часто спрашивала у матери, откуда оно такое, недеревенское, но мать только плечами пожимала, отговаривалась: «А вот деда твоего Тарасом зовут. Лучше, чтоб тебя Тарасом звали?»
Но сегодня Дианка не отстала от нее, потребовала.
— Отец у тебя такой был — выдумщик. Наградил имечком да и скрылся с глаз долой.
Только теперь Дианка задумалась: ведь правда, должен же и у нее быть отец, хоть она его никогда и не видела, не вспоминала даже.
«Такой выдумщик», «наградил имечком»… Может, и хороший был человек. Чудак только. Как дождь среди зимы.
— Сказал: поеду учиться, — продолжала мать, — а уехал — как в воду канул. Говорят, выучился, художником стал.
— И даже писем не писал? — спросила Дианка.
— Почему не писал? Года два писал, да я не отвечала.
— Почему?
— Не знаю. Гордая была. Да и глупая, вроде тебя. Только что толку об этом теперь вспоминать? Давай забудем про него, ладно?
— Ладно, — сказала Дианка, но сердце все равно ныло: какой он был, ее отец? Она ведь на мать нисколечко не похожа. Значит, на отца? Может, и он такой же был: непутевый и некрасивый.
Мать, как услышала, даже руками всплеснула:
— Ты что это на себя наговариваешь? Да за такую девку…
— А глаза? — в упор спросила Дианка.
Глаза у нее и в самом деле были чудаковатые: косые не косые, а невидящие. Будто глядела она на человека, а видела что-то совсем-совсем другое — нездешнее.
Впрочем, такие же глаза были и у деда Тараса, только он всегда щурил их, не показывал. И только Дианка знала, что веселым был дед Тарас не от веселья, а от горя. Только прятал его от людей, не выказывал.
— Дочушка ты, дочушка, — потрепала ее по волосам мать, — не об том ты сегодня думаешь. Скоро жених с дружками заявится, что ты им ответишь? Что?
— Отвечу, что раздумала.
Но, когда к хате подкатил свадебный поезд, Дианка вышла навстречу ему в фате. Только лицо белое-белое, не отличить от фаты. На белом лице черным огнем — глаза.
Андрей даже отшатнулся, встретившись с ней взглядом, но тут дружка подскочил, подхватил обоих под руки:
— Совет да любовь! Совет да любовь!
А гости прямо из сеней запели:
Как у нашего свата,
Как у нашего свата
С лозы, с вербы хата,
С лозы, с вербы хата…
И загремела в Веселых Ключах свадьба — веселая, бесшабашная!
Лишь невеста сидела за столом, ко всему безучастная. Что пели, что пили, ничего она не слышала и не видела. Очнулась лишь, когда с другого конца стола пьяно и заливисто крикнули:
— Горька-а-ааа!
Не поднимаясь из-за стола, она глянула снизу вверх на ждущие, пьяные глаза Андрея и заплакала.
— Ты что меня перед людьми позоришь? — шепнул ей на ухо Андрей и поцеловал куда-то в нос.
— Да это я так, — всхлипнула Дианка, — деда Тараса вспомнила.
Потом она с отчаянья выпила вина и захмелела. Все расплылось у нее перед глазами, как в тумане. Где жених, где подженишники — ничего не разобрать. Зато на душе так тепло стало, бездумно. И все же сквозь туман, сквозь бездумье, сквозь дым, поднявшийся над столом, она увидела, как мать вдруг зевнула, положила на стол голову и заснула. Средь гама и шума заснула как в воду нырнула — умаялась. Дианка глядела на нее и видела каждую морщинку на ее лице, даже ямочка на щеке и та как морщинка.
Гости между тем вышли из-за стола и тянули Дианку на круг: поглядеть, не хрома ли невеста. Это ее вконец расстроило. «Что они, меня не знают, что ли? Глупый обычай!» Она хотела попросить защиты у Андрея, но тот тоже потребовал:
— Выходи, товар лицом показывай!
Дианка — делать нечего — прошлась разок-другой по кругу, потом сняла фату, накинула пальто и вышла на улицу.
Под крыльцом шевелилась лужа — капало со стрехи.
«Значит, скоро весна, — подумала Дианка. — Зашумят по оврагам ручьи, скворцы прилетят. Весело будет. Не так, как сегодня».
На дороге загудела машина, резко затормозила против крыльца.
— Эй, сумасшедшая! Ты что в белых туфлях по лужам шлепаешь?
Шофер был маловат ростом и еле виднелся из-за баранки. Но Дианка тотчас узнала его. Это был Коля Сизов из соседней деревни Мансурово, дружили они еще с третьего класса.
— Нравится и шлепаю, — сказала Дианка, не давая себе признаться в том, что несказанно рада встрече с Колей. — Тебе что — завидно?
— Конечно!
Коля подошел к крыльцу и носком сапога попробовал, крепок ли лед вокруг лужи. Лед был еще крепок.
— А что это у вас? — спросил он.
— Как что? Свадьба.
— Чья? — удивился он. Моя. Чья ж еще?
— Надеюсь, шутишь?
— В том-то и дело, что не шучу.
— Но ты вроде и не рада?
— А чему тут радоваться? — вздохнула Дианка. Надо выходить, вот и выхожу.
— Как это надо? —
