знать, что в жизни действительную цену имеет, что — привычка простая, а что — развлечься только, да самолюбие потешить. Взять красный маркер да пометить, мол, без этого вот не будет жизни, а без прочего вполне прожить можно. И существование всякого человека тогда осмысленнее и плодотворнее станет, это уж наверняка. Но, вишь, устроено иначе. Цену тебе только при потере объявляют. Даже нет. Не цену. Ценность. Живём как с повязкой на глазах.
Человек вздохнул. Ему вдруг показалась ужасно логичной эта мысль о маркировке ценностей. Простой и в то же время досадной от своей очевидной несостоятельности. Он был далеко не глуп, чтобы понимать, что в пылу юности или желания, когда человек горит идеей или вожделеет, хоть сам архангел спустись к нему и воструби о том, что эти его порывы не стоят и ломанного гроша, процент воззревших и последовавших совету будет весьма жалок. Да, сейчас он мог с определенностью разграничить свои важные и, напротив, бессмысленные шаги, события, определить важных и неважных людей, но всё это разграничение не имело бы ровным счётом никакого значения для него тогдашнего, когда он только стоял на пороге своих так называемых свершений. И все эти «знать бы заранее…» вздохи — не больше, чем отголоски глубоко засевшей жалости к себе; не больше, чем обида на жизнь, на несовершенство и несправедливость мироздания.
Человек допил и налил снова. Уже не стал любоваться переливами напитка на свету. Немного поболтал в бокале жидкость. Да. Сегодня свет ему включать определённо не хотелось. Не хотелось видеть, слышать. Хотелось замереть на вечер. Исчезнуть. Стать просто частью обстановки своей квартиры, не двигаться, не воспринимать. Не думать. Но слова предательски сами лились в темноту, смотрящую на него своими жёлто-оранжевыми глазами. Он говорил — то ли по привычке, а то ли спасая себя от более глубокого разговора с самим собой. Жизнь дала течь. В пробоину быстро набиралась вода, и вся махина его бытия: сути, ценностей, опыта, взглядов, отношений, службы — стремительно кренилась на бок. Он устал думать. Голова пульсировала от копошащихся в ней назойливых грызунов, и это было настолько невыносимо, что «напиться и забыться» казалось ему вполне логичным выходом. Человек искренне надеялся, что ему удастся как первое, так и второе.
— И вот она на меня взъелась: «Не бей, не бей»…
23:58
В темноте вспыхнул экран телефона, и через мгновенье тишина разразилась хриплым, бодрым, максимально не соответствующим обстановке и настроению человека рингтоном. Он почувствовал себя некомфортно. Словно что-то противоестественное вклинилось в его планы, в его ночь. Яркое и гремящее. Назойливое. Чужеродное. Совсем не такое, как бокал с ви́ски. Совсем не такое, как цветные пятна собачьих глаз.
— Да твою ж мать! — сквозь зубы злобно выдохнул человек, взглянув на дисплей.
Он мог бы сбросить вызов, будь это кто-либо другой. Он делал так тысячи раз. Но он видел на экране, кто звонил, и не смог себе позволить проигнорировать. Подобно тому как тряпичная марионетка не может проигнорировать, когда кукловод дёргает свои нитки там наверху. Он подождал несколько секунд, словно собираясь с духом. Досадуя на себя, что забыл отключить мобильник, он ответил.
— Слушаю.
— Хер ли «слушаю»? Аркадьич, что за дела? Это я тебя слушаю, — голос на том конце был приказным, директивным, нервным. — Ты хоть понимаешь своей башкой, какой куш ушёл?
— Я понимаю, — по возможности спокойно ответил человек. — Сам не рад. Рассчитывал тоже. Но здесь дело такое, непредсказуемое… сошёл клиент.
— Это секс для тебя дело непредсказуемое! — заорали на него через весь город. — А там верняк был! Его проверили и перепроверили. Свинтил сегодня к другим. Рассчитывал он! Слушай, ты мне эту лапшу на уши не вешай! Не первый год фуражку носишь. Похож, зря! Если б только тебя касалось, а то тут уже знаешь, какая очередь за барышом выстроилась! Мне сверху звонили, чуть не отымели через трубку! Я твою жопу прикрывать не намерен. С завтрашнего дня освобождаешь пост. Курсантиков пойдёшь по плацу гонять!
— Да чего Вы на меня-то насели? Я его не отговаривал. А дело сами знаете какое, договор не подпишешь, чтобы потом было что предъявить. И так по краю, считай, ходим. Перестраховался, — спокойный голос изменял. В тоне человека слышалось нерешительное оправдывание.
— Да ты, сука, должен был всеми зубами в него вцепиться! Да ты должен был землю рыть, чтобы он не сошёл. Да скажи он, что жену твою хочет, ты должен был её сам подмыть и под него подстелить. Ты понял меня? — собеседник, похоже, остыл и говорил теперь холодно, чётко, но угрозы от этого в голосе меньше не становилось. Напротив, она теперь обрела трезвость, а, стало быть, реальность.
— Я… понял. — опустив голову сказал человек. — Я… виноват.
— Аркадьич… — совсем тихо, но грозно сказали в трубке.
— Да?
— Вот никогда я тебе врагом не был. И сейчас говорю тебе как… старший товарищ. Слушай меня внимательно и на мозги свои куриные наматывай. Не дай бог мне узнать, что это ты скрысятничал, продал клиента. Я не обвиняю, пока предполагаю только. Пеняй на себя тогда.
— Да Пётр Семё…
— Ты мне тогда по полной ответишь — мало не покажется.
— Напрасно вы, Пётр Семёнович… — совсем растерялся человек от такого тихого напора. — Я никогда!
— Ну дай то бог… Всё, бывай. Разговор окончен.
— Пётр Семёнович, — заискивающе позвал человек. Причём это заискивание вышло настолько естественно, настолько привычно-угодливо, что со стороны нельзя было усомниться в искренности тона. Так и было на самом деле. Человек не играл, не пытался разжалобить собеседника своей интонацией, хотя до этого и старался вроде щегольнуть напускной невозмутимостью. Его словно одним пинком, как щенка, сбили с лестницы, и теперь он тихо поскуливал оттуда. Снизу вверх.
— Ну?
— Не снимайте меня с должности. Я завтра приду, и мы всё обсудим. Я отработаю…
— Вопрос этот уже решённый, Аркадьич. И не мной. А обсуждать что-то у тебя ещё нос не дорос.
Связь прервалась. Человек ещё какое-то время бессмысленно смотрел на дисплей, на пятна иконок, на заставку, с которой улыбались ему знакомые лица, да нервно жевал нижнюю губу. Смотрел, казалось, в совершенном отупении, до тех пор, пока экран не погас. После чего отшвырнул телефон, но не в сердцах, не об стену, а осторожно, чтобы тот мягко приземлился на диван. Затем резко взял бутылку, открыл, сделал несколько глотков, не наливая. Поморщился. Вытер губы.
00:23
Да, ему тоже были нужны эти чёртовы деньги! Столько
