схватиться руками хоть за что-нибудь, что могло послужить опорой в бесконечном пространстве космоса. Человек выпрямился и мотнул головой, словно пытаясь стряхнуть наваждение, дурной сон, словно умоляя память дать ему какое-то другое воспоминание, поскольку то, что она ему подсунула, было слишком нереальным и пугающим. Он не поверил своей памяти. Этого просто не могло, не могло случиться!
Человек ринулся на балкон, залпом распахнул дверь, перегнулся через перила. Всё, что он увидел — мерно покачивающееся море листвы каштанов внизу. Напрасно он вглядывался вниз, пытаясь рассмотреть хоть что-то. Каштаны верно хранили свои тайны. Он заметался по балкону, руки его затряслись ещё сильнее, но уже не от похмелья, а от паники и необратимости содеянного. Он смотрел вниз, смотрел с разных сторон, но ничего так и не увидел.
Вниз! Вниз! Срочно вниз! Он вбежал обратно в комнату, начал судорожно искать какую-то одежду, но потом вдруг перестал. Зачем вниз? А точно ли он хочет видеть, что там, внизу? Что он будет делать, когда увидит? Когда осознает и полноценно поймёт, что натворил. Человек опустился на диван. Широко раскрыв глаза, он тупо смотрел сквозь комнату через балкон на сияющий вдалеке огромный дисплей, не гаснущий ни днём, ни ночью. Символ пустого благополучия. И хотя за окном сиял безоблачный день, он понимал — тьма победила. Победила окончательно. Больше уже никогда не сиять в ней янтарю, разве что в бутылках ви́ски. Но сколько теперь ни возьми — две, три, десять бутылок — они никогда не заменят тех живых, внимательных огней, что пытались осветить тропку его душе во тьме, внутри него самого. Ему показалось, что он убил ангела.
Он вспомнил их всех: Петра Семёновича, сына, жену, Светку… И впервые подумал, что ведь они все по-своему правы. Они все правы, а он — нет. И вся его неправота заключалась не в том, что он отличался от них, а в том, что весь этот мир — он ведь такой разнообразный, и его лекало к нему не подходило, сколь не прикладывай. Но ведь он мог и не пытаться перекроить мир и окружавших его людей. Вдруг это показалось ему таким естественным, что было даже странно, что он не просиял этим пониманием раньше. А хотя… Раньше его жизнь была чётко отлаженной системой, строгой постройкой, и всё прочее было вынуждено лишь дополнять её. Теперь же, когда не осталось камня на камне, мир показался таким простым в этом своём разнообразии, что стало не по себе. Теперь уже не нужно было прилаживать новые пристройки к существующему зданию, поскольку самого здания не было. Теперь он мог себе позволить послать начальника, сменить работу и больше не взаимодействовать с ним. Начать с самого начала. Пойти чинить стиральные машинки или тянуть проводку… он умел…. Да, зарплата не та, но ведь сколько людей довольствуются этим? И не помирают с голоду, и на праздники стол всегда накрыт…. Жена. Просто взять и озвучить — ну, так мол и так. Решил. Постараться по-человечески объяснить. Примет, так примет, попробовать жить по-людски, а нет — так развестись, опять же — по-человечески. И снова — простор, чистый лист, новые возможности. Сына, конечно, так просто никуда не денешь, но и здесь должен был быть какой-то выход. Обязательно. А Светка… да а что Светка? Что он вообще хотел от неё, ну если совсем по-честному? Так и выходило, что всё можно заново начать. Кроме одного.
Переосмысление не принесло успокоения, лишь усилило боль, тем, что всё это было доступно и раньше, но распахнулось перед ним лишь после точки излома, невозврата. Необходим был сдвиг, скачок, встряска. Но цена оказалась для человека непомерно высока. Очищение огнём не сделало чище. Он сгорел в нём, в этом янтарном огне. Он закрыл глаза и словно молился, хотя никогда этого не делал.
Человек взял пистолет и приложил к груди, туда, где грохотало сердце. Примерился. Теперь ему было абсолютно плевать и на соседей, и на ментов, да и вообще на всё. Пусть вламываются. Пусть составляют свои бесконечные протоколы и отчёты.
Внезапно раздался короткий, похожий на дверной звонок, звук. Человек вздрогнул и посмотрел на забытый телефон. Тот так и лежал на диване после того, как человек швырнул его, окончив тот злополучный ночной разговор. На дисплее высветилось фото сына. Тот прислал видеосообщение.
— Да ладно… — проговорил человек, взяв телефон в левую руку и опустив правую с пистолетом на колено. Оружия не оставил, так и держал, сжимая. Открыл послание. Сын бодро шагал куда-то, отчего картинка тряслась и подрагивала. Что странно — на лице его была улыбка. Несколько смущённая, не радостная, а скорее печальная, но всё же он улыбался.
— Привет, пап. Слушай, сегодня день такой классный, и я вот что подумал. Давай поговорим, а? Ну только по нормальному, как взрослые люди. Без всяких наездов, без претензий, без ремня. Это уж, честно говоря, вообще из ряда вон. Но я не обвинять звоню. Выслушаем друг друга. А то как-то всё… неправильно, что ли…. Мать тоже рыдает постоянно, себя винит, что у вас так. Может быть, у нас получится? Пиши-звони, если захочешь, конечно, и готов. Ну а если знать нас не хочешь, то ты это… — улыбка исчезла с лица подростка, — береги себя, что ли… Я сегодня заходил за вещами кое-какими, видел тебя. Будить не стал. Надеюсь, у тебя всё наладится, но ты правда — держись там! В общем-то это всё, что я хотел сказать. У нас бывают сложные периоды. Даже очень сложные. И я порой себя как последняя сволочь веду. Но, как бы то ни было, люблю тебя. Так и знай. Почему-то именно сегодня мне показалось, что не всё ещё потеряно, видимо, день какой-то особенный. Всё, в общем, пока!
Сын снова улыбнулся всё той же робкой улыбкой, и было видно, что он пытается остановить запись большим пальцем. Но потом встрепенулся, словно внезапно вспомнив:
— А, чуть не забыл! Я Джессу забрал сегодня, когда заходил. Уж больно тоскливо мне без неё. Вот, передаёт тебе привет!
Картинка вдруг расплылась, от резкого движения, камера переместилась, и теперь на дисплее он увидел собаку. Она беззаботно шагала рядом с сыном на поводке, высунув язык от жары. Её черная шерсть лоснилась на ярком солнце, впитывая свет, день, этот мир. На миг линза поймала настойчивый солнечный луч и экран превратился в сплошное ярко-жёлтое пятно. Секунда — оно растаяло, и снова появилась собака. Она заметила камеру, посмотрела в объектив и
