любопытно. В Сакито жили родители ее матери, а сама девочка была из деревни Сиронами, что у железной дороги. Десять дней назад, когда мир только начал лететь в пропасть, мать отправила ее в Сакито ухаживать за дедом: у него остались осложнения после инсульта. Дед плохо ходил, но однажды ночью он ушел и больше не вернулся. Его труп нашли деревенские собаки, тело лежало в воде, а ноги застряли в расщелинах между камнями на отмели. Бабка почти не плакала: муж решил умереть, и она уважала его решение.
Отыскав сережки, девочка босиком полетела обратно к храму, гэта она держала в руках.
Она пропустила резкую перемену в речи старосты. Когда тень девочки исчезла в непроглядной предрассветной тьме, староста от лица совета старейшин объявил, что они сделали выбор за пятьсот тринадцать односельчан. Он сказал, что нашел самый достойный и безболезненный путь отступления из Маньчжоу-го. Для женщин это единственный путь, пройдя которым, можно сохранить чистоту.
Люди стали понимать: староста говорит что-то не то. Пошатывающиеся со сна дети тоже учуяли дыхание злого рока и все, как один, задрали головы на своих родителей. Две девушки невольно сжали друг другу руки. Женщина, стоявшая дальше всех от старосты, шагнула в сторону, потянув за собой сынишку лет пяти, осмотрелась, потом отошла еще чуть-чуть. Шаг — и скроется в молодой тополиной рощице, которую разбили по весне. Что же задумали старейшины…
С неумолимыми лицами они стояли за спиной старосты. Староста огласил решение совета:
— Мы японцы, и умрем с подобающим японцам достоинством. Совет старейшин раздобыл достаточно патронов, хотя это было непросто.
Людей парализовало страхом. Спустя мгновение кто-то недогадливый подал голос: «То есть как. всем вместе умирать? Зачем?!» Послышался женский плач: «Мне надо мужа с фронта дождаться!» Голос старосты вдруг переменился, став ехидным и злым:
— Решили предать свою деревню?
Свет уже понемногу разбавлял темноту, и каждую секунду небо становилось чуть бледнее.
Девочка с сережками стояла сейчас в дюжине шагов от толпы, она только что прибежала, но успела расслышать слово «умирать».
Староста сказал, что настоящий японец и смерть должен принять, как подобает японцу. Он выбрал старейшину, который возьмет все в свои руки и подарит односельчанам достойную смерть. Этот старейшина — меткий стрелок, он вернулся с двух мировых войн, а сейчас отдаст жизнь за родину, как всегда и хотел. Здесь, у храма с табличками предков, каждый из нас падет на землю с достоинством, мы умрем среди своих родных.
Женщины заметались, сбивчиво перебирая предлоги, чтобы избежать «достойной смерти». Паршивые овцы есть в каждой деревне, были они и в Сакито: эти женщины благодарили старосту, но просили позволить им самим решить, как и когда умирать. Дети не всё понимали, им было ясно лишь, что ничего хорошего от «достойной смерти» не жди, все они поразевали рты, вытянули шеи и, задрав головы к небу, громко заревели.
Раздался выстрел. Всего один. Люди увидели, что староста лежит на земле. Все было решено заранее, и староста первым поступил как подобает «настоящему японцу». Жена его завыла; накануне свадьбы со старостой она так же лила слезы перед своей матерью. Причитая, она медленно осела на землю рядом с мужем, из которого хлестала кровь, — так же и в первую брачную ночь она в слезах легла на супружеское ложе. За все эти годы у нее и мысли не было пойти мужу наперекор. Женщины зарыдали: раз жена старосты подает такой пример, никуда теперь не денешься. Прогремел второй выстрел, и староста с супругой рука об руку отправились в последний путь.
Семидесятилетний стрелок опустил автомат и взглянул на мертвых, улегшихся на земле плечо к плечу. Дети старосты погибли на войне, теперь и родители спешили следом — скоро вся семья будет в сборе. Настал черед старейшин. Они выстроились в ряд, распрямив спины, у одного из них, восьмидесятилетнего старика, изо рта тянулась слюна, но это не портило его торжественный облик. Каждый смирно ждал свою пулю; после капитуляции, когда случилась нехватка продовольствия, они так же смирно стояли в очереди за онигири[5]. Через несколько минут и дети убитых старейшин собрались у их тел для вечного семейного снимка.
Люди понемногу успокаивались, семьи собирались вместе, толпясь вокруг стариков. Дети все еще плохо соображали, что к чему, но и на них сошло странное умиротворение. И ревевшие до сей поры младенцы тоже успокоились, теперь они тихонько качали головами, посасывая большие пальцы.
Вдруг кто-то крикнул: «Тацуру! Тацуру!»
Шестнадцатилетняя девочка — это ее звали Тацуру — безумными глазами озирала площадку у храма. Она видела свою бабку, та одна-одинешенька стояла перед стрелком. Больше всего сейчас боялись сельчане, что не найдется рядом родной кровинки, некому будет укрыть твое тело своим теплом и не с кем вместе остыть. Но Тацуру вовсе не хотела идти на такую жертву. Семьи сбивались вместе, сжимая друг друга в объятьях так, что никакие пули не могли их разнять. Стрелок уже мало походил на человека, лицо и руки у него были в крови. Его меткость сегодня пришлась очень кстати: изредка какой-нибудь предатель в ужасе порывался сбежать прочь от храма, но пуля проворно его нагоняла. Стрелок постепенно набил руку, теперь он сперва укладывал людей на землю, уж как придется. А с лежачими легче сладить. У него был добрый запас патронов, их хватало, чтобы выдать каждому из односельчан двойную порцию смерти.
Стрелок вдруг остановился, и где-то совсем рядом Тацуру услышала странный перестук, она уже не понимала, что это стучат ее зубы. Старейшина огляделся по сторонам, затем вытащил из-за пояса катану — стрелял он не слишком чисто, пришлось дорабатывать мечом. Закончив, он осмотрел клинок, провел большим пальцем по лезвию и опустил его на землю рядом с собой. Меч распарился от горячей крови. Старик сел, вытащил шнурок из башмака, одним концом привязал его к спусковому крючку автомата, а другим к камню. Снял башмаки, впитавшие добрые десять цзиней[6] крови. Носки тоже оказались багрово-красными. Мокрыми от крови ступнями он зажал камень, привязанный к спусковому крючку, и, выгнувшись, отбросил его.
«Та-та-та…»
Еще очень долго автоматное «та-та-та» стучало в голове Тацуру.
Выслушав ее сбивчивый рассказ, старосты пяти деревень опустились на убранное поле, став вровень по высоте с восходящим солнцем.
Спустя десять минут староста деревни Сиронами поднялся на ноги. Остальные встали вслед за ним, даже не отряхнувшись. Они должны пойти в деревню, посмотреть, надо ли чем помочь — закрыть людям глаза, поправить одежду… А может, и прекратить
