он был изначально наделён той уникальной способностью, наличие которой предполагает освобождение всего того, что было заколдовано задолго до него. Кто знает, может быть, самым сокровенным его желанием было выяснение сути тех великих истин, что обычно бывают скрыты от взоров всех, кто живёт по обычным, а не по великаньим законам.
Четыре элемента
Утро для него всегда начиналось с кофе. Как правило, это был кофе по-турецки. Обычно он его заваривал сам, следуя традиционным классическим рецептам. И сделав первый глоток, он тут же начинал сокрушаться, что настоящий кофе по-турецки можно приготовить только в Стамбуле. И если он завтракал не один, то сразу же начинал разъяснять эту свою мысль:
— Пусть никто не утверждает, что вода всюду одинакова. Это не так. Вот возьмём московскую воду. Она вкусная. Вот потому все и говорят, что водка в Москве — самая вкусная в мире. А вот для кофе не годится. Он не отдаёт этой воде всю глубину и силу своего вкуса. Поэтому и кофе здесь получается совсем не такой, ка ким он должен быть. Не хорош и не плох — так себе. Пить можно. Наслаждаться нельзя.
Его друзья привозили ему из разных стран те сорта кофе, которые были его самыми любимыми. Он и сам нередко покупал в Париже или Риме изысканные сорта, привезённые сюда из далёких экзотических стран. Потом он молол эти зёрна на специальной ручной мельнице, высыпал в турку, заливал водой, окружал хорошо прогретым песком и ждал. Пока кофе заваривалось, он вновь и вновь прославлял стамбульскую воду. Он так и не дождался того, чтобы кто-нибудь привёз ему хоть немножко стамбульской воды. А ведь только с ней он мог бы заварить себе такой кофе, о котором он всегда мечтал. Но этого так и не произошло. Жаль, конечно же.
А ещё он представлял себе то, что когда-нибудь наступит такой день, что он будет сидеть в кофейне на берегу Босфора и наслаждаться вкусом настоящего стамбульского кофе. Там не надо будет говорить о том, чтобы ему подали кофе по-турецки. Ведь они только такой и подают. Там говорить что-то о кофе надо только тогда, если ты хочешь какой-то другой кофе. А не кофе по-турецки.
Но он так и не смог вновь попасть в Стамбул, выпить кофе по-турецки, заваренный на стамбульской воде, посидеть на берегу Босфора и поговорить с ним. Тот знал очень много тайн. И ему всегда можно было доверить свою. Самую сокровенную. Даже не раскрывая рта. Молча. Так молчать можно только наедине с Босфором. Он бы всё понял. Без всяких слов.
А ещё он хотел посмотреть на огни Стамбула. На то, как они отражаются в Босфоре и в небе над Босфором. И он так мечтал погреться у живого огня, на котором все турки так любят готовить свои национальные блюда. Этот огонь бы потрескивал, дарил тепло и надежду на то, что в конце концов и у него всё будет хорошо.
При этом он ещё мечтал о том, чтобы глубоко вздохнуть и наполнить свои лёгкие воздухом своего любимого Стамбула. Напрасно говорят, что воздух ничем не пахнет. Он пахнет жизнью. Для всего его существа воздух Стамбула всю жизнь будет ощущаться как самый вкусный воздух в мире.
Он всё время видел сны о том, как он идёт по улицам своего любимого города. Они были настолько прекрасны, что ему совершенно не хотелось просыпаться. И находились они ровно на грани грёз и реальности. Вернее, они были настолько яркими, что казались почти действительностью. Во сне он чётко слышал, как его башмаки стучат по улицам Стамбула. И отзываются звонким эхом. Он слушал этот звук с великим удовольствием и мечтал лишь о том, чтобы дорога, по которой он шагает, никогда бы не кончалась.
Женщины всегда говорили ему, что он красив и силён, как античный бог. Он им не верил. Вернее, был уверен в том, что они ему льстят. Хотя, может быть, и следовало бы верить. Кто знает. Иногда именно вера в свои силы помогает человеку тогда, когда он чувствует, что слабеет с каждым днём.
Веры не было, но всё же жила надежда на то, что его Родина когда-нибудь окажется готовой к тому, что бы принять его как сына, напоить его своей особой водой, отогреть теплом своего огня, наделить волшебным вкусом своего воздуха и подарить ему новые силы, преисполненные энергией родной земли. Но он так и не дождался того дня, когда он мог бы снова оказаться в Стамбуле. Так и умер в своём тоскливом ожидании. Он же был изгнанником, лишённым турецкого гражданства. Кто бы его пустил обратно?
Когда он сидел в тюрьме, то написал потрясающие строки:
— Я приобрёл ужасную, проклятую силу… Я не испытываю больше боли и страданий. Но это значит, что для меня стало недоступным и счастье.
Именно эта сила и помогла ему заново выстроить всю свою жизнь после тюрьмы. В чужой стране, оторванный от стихии родного языка, лишённый родных и близких, он сумел не просто остаться поэтом, а ещё стать символом своей Родины, которая так легко отреклась от него. При этом он не был поэтом, который гордился лишь тем, что когда-то смог написать что-то замечательное. Это был поэт, который чуть ли не каждый день писал всё новые и новые произведения, вызывающие восторг и восхищение. А ещё он создавал турецкую драматургию, современную публицистику и активно боролся за мир во всём мире.
Он многое мог бы сделать. И сделал. Но преодолеть пропасть изоляции от родного языка так и не смог. И все эти мечты о том, чтобы прикоснуться к воде, огню, воздуху и земле родной страны, услышать многоголосье турецкой речи и насладиться общением со своими близкими, так и остались не претворёнными в жизнь. Великан умер. Приобрёл покой, о котором так мечтал. Осталось его наследие. Как яркое свидетельство того, что столь неземное существо жило среди людей, мечтало, мучилось, творило и свято верило в то, что нет ничего на земле лучше свободы, равенства и братства.
***
По своей природе он был мечтателем. Но мечты,
порой, не сбываются даже у самых великих людей. Все же знают, что их величие не мешает им витать в облаках. А он, безусловно, был одним из ярко выраженных и неординарных мечтателей. Ведь мало кто мечтает о том, что можно изменить кривизну мира, сделать всех людей счастливыми, дожить недожитое, увидеть неувиденное, долюбить недолюбленное. А он мечтал именно об этом.
