прапорщик пальцем откинул край платка.
Пистолет выглядел вычурно. Именно это слово пришло в голову Дуванову при виде позолоченных вензелей, лежащих орнаментом по всему корпусу, перламутровых накладок на рукояти и мушки с целиков в форме двух скал и миниатюрного маяка.
– Нифига себе! – присвистнул стажер, поднявшись с места и с выпученными глазами шагая к столу. – Антиквариат!
Максим протянул руку и взял пистолет, отмечая приятную тяжесть оружия. Повертел, разглядывая. Поковырявшись с защелкой в основании рукояти, выудил узкий магазин со стальными шариками.
– Пневматика что ли? – хмыкнул он удивленно.
– Пневматика – не пневматика, а одному парню плечо прошил хорошо, – прокомментировал Глеб. – Не хуже, чем из «пээама».
– Наверняка пружина усиленная, – подал голос вытянувшийся, чтобы лучше все разглядеть, стажер. – У нас парни на страйкболе так стволы апгрейдят. Сто пудов там еще и баллончик со сжатым воздухом есть… Можно подержать, а? Ну пожалуйста!
– Можно Машку за ляжку, – отрезал Дуванов, возвращая пистолет на стол. – Или с разбегу… кхм… об телегу. Ты лучше это… конспектируй.
– Максим Сергеевич, – обиженно загундел парень, но вернулся на свой табурет в углу.
– Потом посмотришь, – подмигнул ему Глеб. – В комнате вещдоков.
– Все, харэ, – устало прервал прапорщика следователь. – Ты мне лучше скажи, где остальные участники драки? Шпана эта пострелянная где?
Патрульный снял кепку и вытер коротко стриженную макушку. Многозначительно махнул кепкой в воздухе.
– Нету больше никого. Того, что с прострелянным плечом, в больничку отвезли, с ним Кирюха остался. Остальные, кто еще мог, разбежались. Но я их знаю, приметная клиентура. Они там периодически барагозят, не раз привлекались по мелочам. Опера утром сгоняют, всех притащат.
– Ну и нахрена тогда мне этот гражданин без терпил и заявления? – возмущенно всплеснул руками Максим. – Да еще и с пневматикой, которую ни к чему не присобачишь?
– Так он терпила, Макс, – Глеб ткнул пальцем в затаившегося задержанного. – На него ж напали! Тут, сам знаешь, в подобной ситуации кто первый заяву кинул, тот и потерпевший! А тебе-то работы – тьфу! Заяву примешь, утром тебе опера шпану притащат и все, считай палку по раскрываемости срубил.
Дуванов застыл с открытым ртом, переваривая в сонном мозгу услышанное, потом криво усмехнулся, хлопнул себя ладонью по ноге.
– Да, чего-то я совсем уже не соображаю. Отдыхать пора… Прав ты, Глебка, как всегда прав. Ладно, сейчас быстренько оформим, – следователь придвинул к себе лист, вновь взялся за ручку. Поднял глаза на мужика в странном костюме и спросил устало: – Ну, артист, как тебя звать-то?
Их взгляды встретились, и короткие секунды Дуванов наблюдал, как затравленно мечутся из стороны в сторону зрачки странного мужичка, как он мучительно на что-то решается. Максиму надоело играть в гляделки, но стоило ему отвести взгляд, как его оппонент, словно испугавшись потерять этот зрительный контакт, заговорил, быстро и жарко. Слова лились из него настоящим потоком, смягченные непривычным говором и разбавленные непонятными следователю наименованиями предметов и явлений. В какой-то момент Дуванов, пытающийся было что-то записывать, забросил эту затею и лишь слушал, сначала с интересом, а потом с недоверием и подозрением. Он не заметил, как ушел Глеб, не заметил, как вышмыгнул из допросной стажер, спешащий куда-то и бормочущий что-то себе под нос.
И отвлекся лишь тогда, когда вернувшийся Ромка положил перед ним на стол худую папку с синей тесьмой и архивным клеймом поверх текста, из которой вытащил плохо отпечатанный на черно-белом принтере лист бумаги и положил перед следователем.
Под крупной надписью: «Внимание! Пропал человек!» располагалась фотография мужчины средних лет, одетого в жилетку со множеством карманов и нечитаемым бейджем на груди. Ниже разъяснялось: «Нечаев Артур, журналист криминальной хроники» и шла краткая характеристика – как был одет, где видели в последний раз. А еще ниже – дата печати листка – май 1992 года.
Дуванов внимательнее вгляделся в черты человека с фотографии, взъерошил пятерней волосы и поднял полный удивления взгляд на задержанного. Тихо спросил:
– Где же ты на самом деле пропадал двенадцать лет, журналист Нечаев Артур?
Двенадцать лет назад
Должно быть, взорвали припаркованную возле дома вишневую «девятку», которую смогли опознать лишь по элементам кузова, торчащим из-под завала. Сам дом, двухэтажный коттедж проектировки «под придурь хозяина», с небольшими готическими башенками и германской мелкой черепицей, разворотило до самой крыши, обрушив стену и обвалив часть несущих балок. Начатое неизвестным киллером дело продолжил рванувший газовый котел, добавив огоньку в общий хаос.
Когда проснувшиеся от грохота соседи смогли, наконец, вызвать пожарных и милицию, коттедж был объят пламенем, во все стороны летели искры, а вокруг, с заунывным воем и причитаниями, металась чудом оставшаяся в живых длинноногая девушка в перемазанной сажей комбинации.
Желтый с белой полосой «рафик» телевизионщиков прибыл на место взрыва одновременно с дежурным нарядом из местного отдела милиции. Требовательно сигналя, раздвинул столпившихся зевак и притулился рядом с каретой скорой помощи.
– Боря! Камеру! – резко скомандовал Нечаев, жадно осматривая место происшествия и решая с кого бы начать. Щелкнул, цепляя на свою излюбленную жилетку, пластиковый бейдж с названием канала, схватил микрофон и как солдат в атаку, ринулся из машины наружу. За ним, словно верный пес, связанный с хозяином не сильно длинным проводом, побежал оператор Борис с тяжелой камерой на плече.
– Боря! Фон возьми! Вон там стэнд-ап снимем! – указывал журналист, окунаясь в привычную обстановку. – Смотри, командир пожарного расчета! Боря, быстрее!
Водитель «рафика», седой как лунь Лев Евгеньевич, заглушил мотор, вытащил из пачки «беломорину» и вышел на воздух. Прислонился плечом к машине, задумчиво разглядывая действо и наслаждаясь ядреным табаком.
Из машины скорой, стоящей напротив, тоже вышел шофер – приземистый мужичек в затертой кожаной куртке – небрежно бросил в рот папиросу и хлопнул дверью.
– Здорово, – поприветствовал он Льва Евгеньевича.
– Привет, – кивнул тот в ответ и протянул зажигалку. Шофер скорой наклонился, зажав папиросу зубами, его лицо на миг осветилось багровым.
– Телевидение? – раскуриваясь, спросил мужичек.
– Угу, – кивнул Лев Евгеньевич.
Он меланхолично наблюдал за бродящими по пепелищу силуэтами пожарных, заливающих пеной последние очаги возгорания, за усталыми лицами милиционеров, мелькающими в сине-красных вспышках патрульной «люстры», за неровным качающимся забором из голов собравшихся зевак, переговаривающихся друг с другом. Среди всех этих людей, дыма, копоти и обломков, то и дело проявлялась светлая жилетка Нечаева, и тут же пропадала, чтобы появиться в другом месте. Словно бок мечущейся рыбы в свете фонаря.
– Акула пера, – беззлобно пробурчал водитель.
– Опять какого-то «нового русского» взорвали, – не обращаясь ни к кому конкретно сказал водитель скорой. – Все разборки у них, терки-сходки. Второй подрыв за месяц. Огнестрелы уж и не считаем…
