вдруг дрогнули веки и зашевелились спекшиеся губы, словно больная заговорила быстро, быстро и беззвучно. И опять дуновением смерти безжизненная маска на лице…
Моим друзьям!
Любимым, милым лицам!
Родным, знакомым голосам.
Поющим где-то далеко
До боли знакомую, но неузнаваемую мной
Прекрасную песню.
Их голоса сливаются с шумом
Трескучей листвы тополей.
Вливаются в знакомые мелодии,
Гудят в трубах домов.
И, вылетая из слуховых окон,
Барабанят в мои окна.
НО Я НИЧЕГО НЕ ВИЖУ, НИЧЕГО НЕ СЛЫШУ.
Я ТОЛЬКО ПОМНЮ…
На руку села бабочка. Она сложила свои крылышки парусом и оцепенела.
— Почему ты села мне на руку? тебе грустно? Или, наоборот, все равно с кем поделиться радостью? Давай знакомиться. Я — Эльмира. Можно звать меня просто Элей — это как тебе понравится. Я люблю рисовать, танцевать и еще возиться с кактусами. Видишь, на скамейке лежит ошейник? Это для моей собаки. У меня ее пока нет, но обязательно будет. Вот только брат от аллергии вылечится. Ну, это все, что я могу о себе рассказать. А ты? Ты ничего не расскажешь мне о себе? Нет? Ну, и ладно! Нам с тобой и так хорошо на этой скамейке! И солнышко греет! Можно зажмурить глаза, вот так, и тогда все вокруг запляшет солнечной радугой.
Эля зажмурила глаза, вытянула ноги и подняла к солнцу лицо.
— Ты бы точно обалдела, если б увидела мои кактусы. У меня их много — целая коллекция. Завтра на выставке кактусов они будут такими стеснительными. К ним не сразу подойдут. Зато потом, когда заметят! У-у, в общем, мои кактусы, наконец же, поймут, какие они замечательные и станут лучшими среди других…
Бабочка вдруг распахнула сложенные крылышки. Мгновенье, и она взлетела с руки.
— Глупая же ты! Не поверила. Не поверила мне? Да?
Эля поднялась со скамейки, покрутила стоптанным каблуком по разомлевшему от жары асфальту, взяла собачий ошейник, вздохнула и пошла к своему дому. Он был неподалеку, большой и важный. Сверкала покатая, в усах антенн крыша, и солнце играло стекляшками его окон. Эльмира медленно прошла мимо своего подъезда и в раздумье остановилась у следующего: "К Таньке, что ль, зайти? Ладно уж, зайду на минутку".
У Таньки профиль месяцем и много всяких умных мыслей, и еще мелкий, очень ровненький почерк. В комнате у нее уютно и можно болтать долго, долго, пока мама не позвонит по телефону, чтобы позвать домой.
— Туськ, мне сейчас в сквере такая бабочка на руку села! Просто загляденье! Хочешь нарисую?
— Слушай, Эльмирк! Она ж тебе весть какую-то принесла! — Да? Интересно, какую же?
— Ну, вести разные бывают…
Зашелестели листы бумаги, раскатились по столу карандаши.
Где-то далеко, в глубине дома пел, непонятно, мужской или женский высокий голос.
— Кто-то поет, по-моему, в подвале.
— Не в подвале, а под домом, в глубоком подземелье…
Мечтательно протянула Эля.
— Может быть, может быть, кто спорит. Это Орфей там поет и подыгрывает себе на золотой кифаре. Он горюет по своей жене, любимой Эвридике, которая умерла от укуса змеи.
— Ой, как грустно! Жаль Эвридику… А что там в мифологии есть повеселее? Может это Даная поет? Пусть будет Даная, заточенная отцом в подземелье.
Таня откинулась на спинку стула и засмотрелась на свой рисунок. Потом тяжело выдохнула:
— Возлежит Даная. Такая — ничего себе, в теле, прямо скажем, и тоскует. И вдруг…
— И вдруг, — подхватывает Эльмира, всплеснув руками, — сверху на нее пролился дождь! Такой золотой, золотой!
— Ага… Это громовержец Зевс, полюбив ее, проник в подземелье золотым волшебным дождем! — Таня подняла на Элю свои лучистые глаза и улыбнулась.
— И родился у них потом сын, славный Персей… Ой, Таньк, я про кактусы совсем забыла! — Эля вскочила со стула, — мне же их к выставке подготовить надо!
— А я про свои кактусы не забываю никогда! — заметила уже вслед убегавшей подруге Танька.
В кабинет завуча школы через открытую створку окна доносится с улицы весенний шум.
— Здрасьте!
— Бикбова? Здравствуй. Что тебе? — Мне бы документы свои забрать.
— Зачем это? — завуч удивленно подняла брови.
— А так, — Эля пожала плечами, — просто не хочу учиться в этой школе. Она мне не
