не мог убить одним выстрелом и себя, и маму, — я просто не имел на это право, — поэтому мне приходилось дальше тянуть эту лямку: вставать по утрам, ходить на работу, по субботам встречаться с сыном, гостить у родителей; друзья были противопоказаны, потому что мужчины умеют дружить только по пьяни, ибо на трезвую голову очень трудно наладить интерфейс.
В то время я был чудовищно одинок и душа моя была разорвана в клочья. Даже общение с сыном причиняло мне боль — мне просто хотелось спрятаться от всего человечества, зарыться головой в песок, как это делают напуганные страусы.
На работу я шёл как на Голгофу, и, когда я появлялся на ВЦ, меня радовала только одна мысль, что я здесь хоть как-то скоротаю время до заката, а там быстрее спать, — я даже научился рано ложиться под размеренное бормотание телевизора.
Случалось, что я засиживался в своём кабинете до глубокой ночи, а потом шёл извилистыми тёмными тропками через весь комбинат, — мне не хотелось возвращаться домой, да и возвращаться было некуда. Я застрял где-то посередине — между работой и домом, между любовницей и супругой, между прошлым и будущим, но это не был «тот самый миг», о котором поётся в песне, это больше напоминало «карантин».
А что касается Татьяны, то она заявила о себе довольно странным образом. Волна от брошенного камня достигает берега через какое-то время, и меня эта волна настигла в октябре. Я даже представить себе не мог, что так бывает…
19 октября в 12:45 я отправился на обед в управление комбината. Я не любил жрать в нашей цеховой столовой, потому что там не было еды — там действительно была жратва. Ко всему прочему, в этой «тошниловке» было грязно, столы и полы были одинаково липкими, «поварёшки» носили засаленные фартуки, а на раздаче ползали тараканы. В управлении обедало всё начальство и соответственно уровень обслуживания был высоким, поэтому я предпочитал обедать там. Работяг в этот эдем общепита не пускали — только ИТР. На входе стояли крепкие парни в чёрных униформах и проверяли пропуски. Меня знали в лицо, поэтому пропуск никогда не требовали.
В тот день я плотно заправился и пошёл на выход… В холле управления было просторно, и тусклое осеннее солнце отражалось в жёлто-глянцевитом мраморном полу. В больших панорамных окнах плыли оранжевые облака на бледно-голубом фоне и чёрные мартеновские трубы упирались в небо.
Я подошёл к гардеробу, чтобы забрать своё пальто, и услышал сзади себя голос:
— Молодой человек, предъявите пропуск.
Я обернулся и увидел охранника за моей спиной.
— Что? — удивился я, потому что у меня на входе пропуск не спрашивали, ни то что на выходе; это вообще была абсурдная ситуация, объяснения которой не было.
— Будьте добры — пропуск, — повторил он более настойчивым тоном.
— Пожалуйста, — ответил я и начал по всем карманам разыскивать пластик с моей фотографией и личными данными. — А в чём, собственно говоря, дело?
— Простая формальность, — сухо пояснил он.
— Ага… Пожалуйста… — Я протянул ему пластиковую карточку.
Он внимательно её изучил, сверил фотографию с моим «фейсом», достал ручку с блокнотом, записал табельный номер, имя и фамилию. «Откуда дует ветер?» — подумал я, вглядываясь в его каменное лицо. С таким же невозмутимым видом он вернул мне пропуск, а я крепко задумался, пытаясь понять, какие будут последствия у этой процедуры, но ничего не приходило на ум: я видел всего лишь верхушку айсберга и понятия не имел о том, что скрывается под тёмной водой.
Пока я возвращался на ВЦ, перебирал в памяти все возможные нарушения трудовой дисциплины: пьянство, прогулы, бесконечные опоздания, богатая коллекция порно на файловых серверах, нецелевое использование интернета, звонки с телефона начальника по межгороду и прочие шалости, — но я одного не мог понять, при чём тут «предъявите пропуск».
«Если бы моей персоной заинтересовалась служба безопасности, то они просто пришли бы на моё рабочее место или вызвали бы к себе в контору, как это уже случалось неоднократно, — подумал я. — Что-то происходит, но это никак не связано с работой…»
Закрывшись в кабинете на ключ, я прилёг на свой любимый диванчик и собрался минут двадцать подремать, чтобы завязалась хоть какая-то жиринка после обеда. Я закрыл глаза и прогнал из головы тревожные мысли. Тело постепенно наполнилось умиротворяющим теплом, и на внутренней поверхности век побежали какие-то картинки, — мне всегда хорошо спалось на рабочем месте, — я сладко потянулся, уперевшись пяточками в подлокотник, и провалился в безмятежный сон…
Кто-то подёргал дверь — я приоткрыл один глаз и тут же закрыл его. «Пошли все на хуй», — прошептал я, но кто-то тихонько постучал. Я нехотя поднялся — скрипнули пружины. Я повернул ключ в замке и толкнул дверь — мой кабинет начал заполняться людьми в милицейской форме.
Среди них был один в штатском, который представился старшим оперуполномоченным уголовного розыска Карпухиным, — это был маленький невзрачный человек в сером плаще и в серой кепке, у него были тонкие черты лица, прямой нос и близко поставленные, слегка выпуклые глазёнки. Он часто ими моргал и слегка заикался, когда спрашивал у меня фамилию, имя, отчество и год рождения.
— Набоков Владимир Владимирович, — ответил я, чуть зевнув спросонья, — 22 апреля 1899 года рождения.
— Что? — спросил Карпухин. — Изволите д-дурака валять? П-паспорт есть с с-с-собой?
Ребята из ОМОНа усадили меня на диван и держали под прицелом укороченных АКС-74, а в дверном проёме маячили мои коллеги: Саша Мыльников, Лена Соколенко, Серега Шахторин и кто-то там ещё. У меня возникло впечатление, что я смотрю боевик, в котором исполняю главную роль. Последний раз эту роль я играл в 1991 году, когда наручники точно так же защёлкнулись на моих запястьях, но после первой судимости я стал более изворотливым и осторожным, поэтому мне почти всегда удавалось избегать правосудия; к тому же у правоохранительных органов были задачи поважней, нежели гоняться за каким-то фраером.
— Вы же знаете, как меня зовут, — ответил я, вальяжно развалившись на диване. — Сегодня в обед срисовали… А я-то чувствую, что где-то подгорает, но понять не могу — где? Я же законопослушный гражданин: даже водку перестал пить, курить бросил, улицу перехожу только на зелёный свет. Перепутали
