продлить жизнь и самой Кетуры! Ее он хотел умертвить! И ради кого? Ради ее врага, ради Ягве, ради того, чтобы кровь дочери прибавила богу силы! Она всегда знала: когда-нибудь ненавистный бог нападет на нее, как некогда напал в лесу волк. Она не могла вымолвить ни слова и чувствовала, что сейчас задохнется.
Иеффай горестно заключил:
– Когда тебя предназначили в жертву Ягве, я смог тебя спасти. Дочь я спасти не могу.
Кетура справилась с собой. И завопила:
– Ты безумец, ты кровавый безумец! Милхом хотел тебе добра, когда требовал отдать Иаалу Аммону: наш род продолжили бы потомки царей. Но тебе этого мало. Ты хочешь принести дочь в жертву Ягве лишь для того, чтобы обрести еще больше власти и славы, ненасытный ты человек! Ты что, не понимаешь, что и себя, и меня уничтожаешь в ней? Твой бог покарал тебя, лишив рассудка! Я не допущу злодейства! – кричала она. – Я заслоню собой дитя! Не допущу!
Иеффай глядел на нее с жалостью и грустью, как на чужую.
Вдруг она резко сменила тон, опять стала молодой и наивной и с упорством отчаяния все повторяла и повторяла свою прежнюю просьбу:
– Иеффай, муж мой, возлюбленный мой, я возьму тебя за руку, другой рукой поведу нашу девочку, и мы уйдем из страны этого коварного и злобного Ягве. У Хермона его власть кончается. – Она схватила руку мужа, приложила к рубцу, оставшемуся на ее теле после схватки с волком, и сказала проникновенно: – Вот моя плата за то, чтобы мы все жили в стране радости. Мой бог – твой бог, он не причинит тебе зла.
Иеффай отнюдь не был ласковым мужем, но тут он привлек ее к себе и стал нежно гладить по волосам. Она была так хороша в своей беспомощности. Его тронула ее красота, он ощутил рукой упругость ее кожи, и его вновь потянуло к ней.
Но вдруг рука его наткнулась на какие-то посторонние предметы – то были талисманы, маленькие фигурки богов, которые она носила под платьем. Он всегда был терпим к тому, что она их чтила, верила в их силу, да он и сам немного всему этому верил. Но тут колдовские камешки вдруг вывели его из себя. Вот где первопричина ужаса, который теперь надвинулся на него! И тут же вспыхнуло воспоминание о событии, казалось бы давно забытом: как он остриг наголо плененную им Кетуру. Считалось, что после этого она станет новым человеком. И она действительно стала другой. Без волос вид у нее был такой забавный, что он не мог удержаться от смеха; но и новая Кетура очень ему понравилась. А теперь он понял, что она вовсе не стала другой, искра истинной веры не запала ей в душу, и, по мере того как волосы отрастали, она все больше и больше превращалась в прежнюю Кетуру, пока не стала вновь такой, как была.
Чутье подсказало ей, что происходило в его душе: Иеффай, ее муж, опять оборачивался злым духом из погребальной пещеры, убийцей ее дочери.
И она резко оттолкнула его, повернулась и пошла прочь. Потом остановилась, обернулась и, собрав всю свою волю, еще раз бросила на него испытующий взгляд. Он шагнул к ней, подошел вплотную. И ужас объял ее. Она побежала. Помчалась прочь со всех ног, полная страха и ненависти.
5
Иеффай пошел в скинию, чтобы сообщить служителю Бога о своей клятве и о готовности ее выполнить. Он мог бы и сам соорудить алтарь из нетесаных камней и принести свою жертву в таком месте, какое сам выберет, для этого ему не нужен был священник; он был уверен: ненавистник Авиям лишь обрадуется, что у него вырвалась эта страшная клятва. Но вопреки всем доводам разума теплилась и надежда, что священник найдет какой-нибудь спасительный выход.
А Авиям давно уже ночами вел мысленно долгие споры с Иеффаем. Он, Авиям, добился своего, заставил Иеффая начать войну с Аммоном и обеспечил помощь Ефрема. Вот Иеффай и победил, но лишь для того, чтобы в жажде новой крови напасть на недавних своих союзников, братьев по вере, и зверски их уничтожить. Этот злодей обратил блеск победы в позор и мрак.
И когда Иеффай вошел, священник, несмотря на свою дряхлость, быстро, как молодой, вскочил с циновки. Он уже открыл было рот, чтобы возвестить наглецу гнев Ягве. Но тот, кто стоял перед ним, не был похож на прежнего Иеффая. На того, кто всегда излучал такой свет и радость жизни, что, глядя на него, даже серьезные, солидные галаадитяне настраивались на веселый лад. Разве этот поникший и раздавленный горем человек и есть победитель битвы у Нахле-Гада? И резкие, злобные слова застряли у священника в горле.
Иеффай первый нарушил ставшее тяжким молчание, сказав:
– Ну, вот ты и получил желанную победу, священник.
Авиям не знал, как ему понимать эти слова. Неужели наглец смеет еще и требовать награды?
– Не думаю, – строго поджал губы Авиям, – что смогу помазать тебя священным маслом. Ты добился великой победы. Но боюсь, что сражался ты не за Ягве.
Иеффай ответил ему спокойно, без тени вражды:
– Этого ты боишься? Вероятно, ты прав.
Авиям счел этот ответ издевкой. И как он ни старался говорить сдержанно, в его голосе, по-прежнему молодом и сильном, явственно звучали печаль и гнев, когда он сказал:
– Иордан – река Ягве; она не сеяла раздора и не служила границей между западным и восточным Израилем. Ты сделал ее неодолимой преградой. Ты подло расколол великий Израиль. Ягве хотел, чтобы братья по вере жили одной семьей. А ты убил своего брата.
В словах Авияма было много правды. Но сам он – огромная голова, тощее тело, наставительный тон – вызывал у Иеффая отвращение. Горькая улыбка скользнула
