с улыбкой, от которой мучительно сжалось его сердце, и попросила: «Дай мне немного полежать в тишине, отец, а потом скажи больше того, что сказал, коли будет на то твоя воля».
Он сидел рядом с ней и держал ее руку. Вновь пронзила ее та невыносимая, оглушительная боль, от которой она лишилась чувств. Но, кроме боли, она ощутила теперь и какую-то странную радость, готовность к чему-то, что рвалось наружу из ее души. Она лишь смутно ощущала внутри нечто возвышенное и неудержимое, но уже знала, что сумеет облечь это нечто в слова. У Иеффая же в голове вихрем неслись то страшные, то трогательные картины, но все они были окутаны каким-то туманом, не имели четких форм и очертаний, он ни за что не смог бы их описать.
Спустя какое-то время Иаала вновь обрела дар речи и сказала:
– А теперь говори, отец, прошу тебя.
И Иеффай рассказал ей как умел о битве, которая поначалу обещала победу, а потом обернулась гибельным поражением, рассказал, как дал клятву Ягве и как Бог ее принял, как Он покинул Ковчег, удесятерил силы его самого и галаадского войска, а врагов лишил воли к победе и обессилил.
Иаала внимательно слушала. И, слушая, кивала то задумчиво и недоверчиво, то одобрительно и понимающе. Каким-то необычайным торжеством, какой-то удивительной радостью засветилось ее лицо, и она сказала:
– Всем своим существом я преклоняюсь перед Ягве. Как милостив он ко мне, сделав тебя своим избранником; ведь я – твоя плоть и кровь.
И она до дна открыла отцу свою душу и поведала о том, что доныне таилось в ее сердце. Емин был ей верным другом; Бог послал его, чтобы ее спасти. Но Емин хотел, чтобы она легла на его циновку; он выражал это не словами, а взглядами и всем своим поведением. А это ее пугало. Главной и высшей ее радостью было облекать в слова то, что рождалось в ее душе; и выпадали часы, когда это получалось. Сама по себе она ничто, но, когда слова и песни просятся из груди и выходят наружу, она живет полной жизнью и ощущает свое родство и сходство с отцом. Если же она ляжет на циновку с мужчиной, если посвятит свою душу и жизнь услаждению его плоти, то неизбежно утратит свой дар. А теперь Ягве в своей неизреченной милости посылает ей избавление от этого страха. Теперь она уверена, что сольется с Богом, что ее кровь станет его кровью и укрепит его могущество.
Иеффай долго думал и наконец возразил:
– Ягве вдохнул в тебя дар трогать души людей своим видом и голосом, а теперь хочет владеть всем этим один и похитить тебя у меня. Он лишает тебя того, что предназначено каждой женщине и составляет ее радость.
– А мне этого и не надо, – ответила Иаала. – Я этого боюсь. Я рада и горда, что и моя доля есть в твоей победе. Сделай со мной то, что сказали Богу твои уста, отец.
Они еще долго сидели вместе. Иеффай осознал, что любил эту девочку сильнее и иначе, чем любую из женщин; он ревновал ее к Ягве и был совершенно раздавлен горем. А ее душа полнилась жуткими, но милыми ее сердцу картинами. Она уже явственно видела жертвенный камень, на котором будет лежать, видела занесенный над нею нож Ягве и содрогалась от ужаса. Но ужас тут же сменялся блаженством, ибо это ужасное и было для нее высшим и истинным счастьем, единственным возможным для нее счастьем. Она предвкушала свое слияние с Богом, отец и Ягве стали едины, и в душе ее воцарился мир.
4
Иеффай и его дочь безмолвно условились скрыть от Кетуры то, что они теперь оба знали.
А Кетура ни о чем не спрашивала. Увидев Иеффая после победы у ворот Массифы, она ничуть не удивилась его растерянности. Ничего другого она и не ждала. Ведь победив народ его матери и жены, он бросил вызов Милхому. Вот Милхом и отомстил ему, помутив его разум и обратив его меч против ефремлян, его братьев по вере. Потом Иеффай осознал свою вину; потому и входит в Массифу не с видом победителя: боится еще больше прогневить Милхома. Она, Кетура, должна помочь мужу и вернуть его своему богу.
– Ты исполнил все, что обещал, – сказала она ему. – Ты спас Галаад и унизил твоих наглых сородичей. А теперь давай уйдем от этих людей, они были и остались твоими врагами. Вернемся в страну, которую ты завоевал своим мечом без помощи Ягве и где твой злобный и неистовый бог не имеет над тобой власти. Там, – ловко ввернула она ласковым голосом, – Милхом обязательно тебя простит.
Иеффай ужаснулся, поняв, как далека она от него теперь. Кетура всерьез думала, что он пошел войной на Аммон лишь для того, чтобы утереть нос Зильпе и братьям. В ее глазах эта великая война Израиля ничем не отличалась от мелких набегов на города Васана, которые Иеффай время от времени совершал. Как было ей понять тот ужас, который их всех ожидал?
И все же он обязан был ей открыться. Причем сейчас. Нельзя допустить, чтобы она узнала об этом от посторонних.
И он рассказал ей все, избегая смотреть ей в глаза и стараясь говорить как можно короче и суше.
Кетура уставилась на него расширенными от ужаса глазами. Человек, стоявший перед ней и произносивший какие-то дикие слова, противоречащие самой природе, был не Иеффай. Подлинного Иеффая, ее мужа, злой бог, наверное, столкнул в погребальную пещеру. А тот, что стоял перед ней, был его дух – дух мертвого Иеффая, причем злой дух, и пришел он, чтобы причинить ей зло.
Она стряхнула с себя оцепенение. Поняла до конца смысл его слов. Он собирался лишить жизни Иаалу! Девственницу Иаалу, ее плоть и кровь, ее дочь, которая могла бы
