13 февраля Гурко побывал с докладом у императора, причем с докладом весьма необычным — ради него государь, славившийся своим благочестием, опоздал на богослужение в первый день Великого поста. А после внезапно заявил жене, что должен… выехать в Ставку. Удивленная Александра Федоровна уточнила, не может ли он остаться с семьей, на что последовал ответ: «Нет, я должен ехать». О содержании доклада В.И. Гурко известно из воспоминаний А.И. Деникина, который так передал слова Гурко: «13 февраля… я долго убеждал бывшего царя дать ответственное министерство. Как последний козырь я выставил наше международное положение, отношение к нам союзников, указал на возможные последствия, но тогда моя карта была бита». Другими словами, второй человек в армии убеждал своего непосредственного начальника провести в стране крупнейшую политическую реформу, стращая в случае отказа немилостью союзников!..
Безусловно, такое, мягко говоря, странное поведение Гурко не могло не взволновать императора. Он понял, что Гурко высказывает не только свои мысли, но и, возможно, позицию всех чинов Ставки, а в этом случае личное вмешательство Верховного в ее дела было необходимо. Кроме того, у Николая II был еще один повод присмотреться к Гурко пристальнее. Слово министру внутренних дел России А.Д. Протопопову:
«В половине февраля царь с неудовольствием сообщил мне, что приказал генералу В.И. Гурко прислать в Петроград уланский полк и казаков, но Гурко не выслал указанных частей, а командировал другие, в том числе моряков гвардейского экипажа (моряки считались революционно настроенными)». Как бы вы, будучи Верховным главнокомандующим, отнеслись к подчиненному, который откровенно игнорирует ваши распоряжения и поступает так, как считает нужным он сам?.. Николай II даже не снял Гурко с должности…
Но своей цели настойчивый генерал все же не добился — шли дни, а император все не покидал Царского Села. Решающим аргументом, заставившим Николая II расстаться с семьей и отправиться в Могилёв, стала полученная им 19 февраля телеграмма от Алексеева. Видимо, узнав от Гурко, что император не торопится уезжать в Могилёв, Алексеев встревожился и начал действовать более активно. «Генерал Алексеев настаивает на моем приезде, — сказал император жене, получив эту телеграмму. — Не представляю, что там могло случиться такого, чтобы потребовалось мое обязательное присутствие. Я съезжу и проверю лично. Я не задержусь там дольше, чем на неделю, так как мне следует быть именно здесь». Итак, телеграмма «сработала» — авторитет Алексеева был в глазах императора велик, своему начальнику штаба он верил…
Решение государя отправиться в Ставку было полной неожиданностью для его окружения. Обстановка на фронте не требовала личного присутствия Верховного в Могилёве, план кампании на 1917-й был утвержден еще в конце января, положение в армии было вполне стабильным. А вот в столице, наоборот, было неспокойно, почему император и считал, что ему следует находиться именно в Петрограде. Дворцовый комендант В.Н. Воейков вспоминал: «Я знал, что Государь имел намерение ехать, но думал, что момент этот — не подходящий для его отъезда, и поэтому спросил, почему он именно теперь принял такое решение, когда на фронте, по-видимому, все спокойно, тогда как здесь, по моим сведениям, спокойствия мало и его присутствие в Петрограде было бы весьма важно. Государь на это ответил, что на днях из Крыма вернулся генерал Алексеев, желающий с ним повидаться и переговорить по некоторым вопросам; касательно же здешнего положения Его Величество находил, что по имеющимся у министра внутренних дел Протопопова сведениям, нет никакой причины ожидать чего-нибудь особенного». В среду 22 февраля 1917 года в 14.00 императорский поезд отправился из Царского Села в Могилёв. Приехавший проводить брата великий князь Михаил Александрович «был очень доволен поездкой Государя» и усиленно убеждал его в том, что армия недовольна длительным отсутствием Верховного в Ставке и что решение ехать в Могилёв абсолютно верно. Днем раньше, 21 февраля, в Могилёв из столицы уехал и Гурко — его миссия была выполнена…
Мы не можем сказать с точностью, какие именно аргументы привели Алексеев, Гурко и великий князь Михаил, чтобы заставить императора выехать в Могилёв. Возможно, все они в той или иной форме сообщили Верховному правду — правду о том, что в Ставке и думских кругах зреет заговор. Может быть, Алексеев заявил, что главным заговорщиком является… Гурко, и в качестве доказательства привел факт невыполнения им приказов царя и дерзкий доклад 13 февраля… Вот только о своей роли в этом заговоре Алексеев умолчал. Ему было важно завлечь Николая II в западню, заставить его уехать из Царского Села. А о том, сколько сторонников к этому времени было у заговорщиков, свидетельствует выразительный эпизод, приведенный в воспоминаниях близкой подруги императрицы Ю.А. Ден: «Тетушка (которую всегда приводили в ярость сплетни, порочившие Государыню Императрицу) позвонила мне и попросила тотчас же приехать к ней. Я застала ее в чрезвычайно возбужденном состоянии.
— Рассказывают ужасные вещи, Лили, — воскликнула она. — Вот что я должна тебе сказать. Ты должна предупредить Ее Величество.
Затем уже более спокойным тоном продолжала:
— Вчера я была у Коцебу. Среди гостей было множество офицеров, и они открыто заявляли, что Его Величество больше не вернется со Ставки».
Узнав о том, что Николай II выехал в Могилёв, Алексеев наверняка вздохнул с облегчением — все шло по плану. А 23 февраля, на другой день после отъезда императора, в Петрограде внезапно начались массовые волнения — к вечеру число вышедших на улицы под лозунгом «Хлеба!» людей составило около 90 тысяч человек…
Конечно, такое совпадение — отъезд императора в Ставку 22 февраля и начало мятежа 23-го — не было случайным. Но интересно, что такое развитие событий стало полной неожиданностью для большинства политиков страны. Л.Д. Троцкий в «Истории русской революции» отмечал: «23 февраля было международным женским днем (по старому стилю. По новому — 8 марта. — В. Б.). Его предполагалось в социал-демократических кругах отметить в общем порядке: собраниями, речами, листками. Накануне никому и в голову не приходило, что женский день может стать первым днем революции. Ни одна организация не призывала в этот день к стачкам». Ему вторит В.М. Чернов: «Ни большевики, ни меньшевики, ни Рабочая группа, ни эсеры, как по отдельности, так и общими усилиями не смогли вывести на улицу петроградских рабочих». А вот думские оппозиционеры по поводу февральских массовых выступлений в Петрограде не писали ничего или отделывались в мемуарах невнятными фразами, потому что на самом деле были прекрасно осведомлены о том, кем именно направлялись события. Это были те самые «союзники» России по Антанте, заинтересованные не в совместных победных лаврах, а в поражении России в войне и дальнейшем распаде огромной страны…
Своего рода съездом этих антирусски настроенных сил стала межсоюзническая военная конференция, проходившая в Петрограде 19 января — 7 февраля 1917 года. Английскую делегацию на конференции возглавлял член военного кабинета Великобритании (и одновременно крупный банкир) виконт Альфред Мильнер. Этот «союзник» четырежды лично встречался с Николаем II и 4 февраля передал ему записку, в которой требовал создания в России «ответственного министерства», составленного из представителей думской оппозиции. Имелись у Мильнера и соображения по поводу дальнейших военных действий: так, он считал необходимым ввести в штаб Верховного главнокомандующего представителей союзников с правом решающего голоса и провести ротацию высших командиров русской армии с учетом мнения союзников. То есть России предлагалось попросту добровольно стать безвольным сателлитом стран Антанты. Английский министр иностранных дел А. Бальфур в беседе с военным обозревателем газеты «Тайме» полковником С. Репингтоном признал, что «монархам редко делаются более серьезные предупреждения, чем те, которые Мильнер сделал царю». К чести Николая II, он отверг требования Мильнера (правда, в весьма сдержанных выражениях), а 13 февраля не стал слушать и В.И. Гурко, который (по всей видимости, по согласованию с Мильнером) добивался у императора того же самого. Но, не согласившись на наглые требования британских «союзников», император, сам того не зная, подписал себе приговор: убедившись в его неуступчивости, Мильнер дал отмашку на проведение в Петрограде спецоперации под названием «Февральская революция», на что было израсходовано более 21 миллиона рублей. Потому и начались в Петрограде массовые волнения, ставшие сюрпризом для политиков, потому и потребовалось немедленно вернуть в Ставку ничего не подозревавшего Верховного главнокомандующего…
