– В отпуске. Да. В отпуске. В дороге. Тебе Енот не сказал? Послезавтра. Чё вы там?
– Елку ставим.
– А. Ну, ставьте. В отпуске, говорю! У шефа, да. Послезавтра! В дороге.
Отключил, запарили.
Подумал о рыбах. Лена сделает все как надо. Понимает.
– Кто звонил? – спросила мать.
– Рустик с бригады. Елку ставят на Ленина.
– Да, вот и Новый год скоро…
– А вышли только Руст и Толстый. Дед шифруется, у Арсеныча – жена.
Зачем сказал? Мать все равно их не знает, ничего не знает.
– А помнишь, – продолжала мать свою линию, – отец живую елку притащил, в парке срубил? А я еще «браконьер» ему говорю… Хорошее время было. Браконьер…
Подъехали к развилке, включил поворотник, деревья нагибало ветром. Хреново сейчас на Ленина, с таким ветром елки только ставить, все простудишь.
– Радио лучше включи, – сказала мать. – Погоду послушаем.
Тоже о погоде подумала. Или музыка не понравилась.
Ленкина же.
По радио шли песни, дорога стала хуже, дальше еще хуже будет.
Лицо его расплылось, пробежали пузырьки и качнулись растения. Через лицо проплыла скалярия, золотистая, старая скалярия. Пошевелила прозрачными плавниками. По стеклу ползли черные улитки. Одна отлепилась, завалилась на бок и стала медленно падать на гравий.
Аквариум был его вторым домом. Первый дом был с женой и Катюхой. Их обеих Михалыч и теперь любил и не собирался уходить, складывать, как обычно делают, чемодан и хлопать дверью. Этого не собирался, а что собирался, не знал, поэтому все еще любил их, не повышая голоса, а когда они сами начинали кричать, уходил к себе, в аквариум. Там, среди рыб и неяркого света, все было без шума и резких движений. Все было так, как надо.
* * *
Мать сообщила, что ей нужно по «делам».
– Заправка скоро будет, – сказал Михалыч, выплывая мыслями из аквариума.
– Через сколько?
– Через десять.
В окне всё продолжались березы, дурное и живучее дерево. Древесина никакая. Раньше сосны росли, потом набросились, стали их вырубать, бизнес. Новое сажать не чесались, на вырубках поперла береза.
Вымахала, абсурд.
Мать заерзала:
– Где твоя заправка?
– Не знаю… – Глянул в карту. – По карте бы должна.
– По карте…
Хотела, видно, сказать, что думает о его карте.
Может, прохлопал заправку?
Ну, где она?..
– Останови, так сойду.
– Тебе надолго?
– Вот тут.
Он съехал вбок, в кашу, на лобовое плюнуло снегом. Мать порылась в сумке:
– Идем, покараулишь.
Они вышли. Воздух был холодным и вкусным, лесным, отвык уже в городе. Давно можно было подшуршать насчет дачи. Но Лена дачи как-то боялась. Говорила, выгоднее в Турцию. Да, в Турции, не считая жары и турков, все было нормально. И море ничего так. Но здешний лес тянул его, как магнит.
Мать шла по снегу, проваливаясь и шевеля губами. Лицо ее было сосредоточенным, Михалыч протянул ей руку.
– Стой тут… – помотала головой. – Справлюсь.
Не похоже, что справится. Зачирикал мобильник.
– Как вы там? – спросила Лена.
Городской, квартирный голос жены в лесу звучал непривычно.
– Нормально. Воздухом дышим.
– А… Ну, дышите. Снегопад обещают. Слышишь?
– Слышу.
Мать зашла за поваленную березу и присела. Из-за березы торчала ее голова в шапке.
– Вечером будет, прогноз сейчас смотрела. Сильный.
– Вчера чисто было.
– Вот я сейчас только залезла в «погоду», говорю! Так что давай там… не затягивай. Слышишь?
– Рыбок покормила?
Лена что-то ответила, и связь сдохла. Голова матери двигалась над стволом, не находя покоя.
Михалыч отвернулся. Если бы он был курящим, сейчас бы закурил. Поднес два пустых пальца к губам.
– Оглох?
Михалыч опустил мысленную сигарету и глянул в сторону матери. Та сидела на поваленной березе.
– Следы там… – сказала, когда подошел.
Михалыч перелез через березу. Снег был истоптан матерью. Рядом виднелись следы.
Волчьи, узнал Михалыч.
Следы шли густо. Точно зверь, как и мать, долго бродил возле поваленного дерева, отходил и подходил снова.
– Пойдем в машину. – Мать взяла его за куртку.
– А «дела»?
– Дотерплю. Расхотелось.
Отвела его руку и шла сама, вытаскивая из снега ноги.
Мать жила с ними четыре года, с тех пор как погиб отец и к ней подселился Серега. После очередных Серегиных номеров мать сама позвонила Михалычу. Дала намеком понять, что нужно забирать ее, пока жива и руки-ноги целы. Лена, конечно, была не в восторге, хотя квартира позволяла и отношения с его матерью были нормальные. «Нормальные, потому что на расстоянии и локтями друг дружку не стукаем», – Лена ткнула в него локтем. Предложила снять матери квартирку неподалеку. Пока подыскивали, Михалыч смотал в Коммунарск и забрал мать, уже поджидавшую у подъезда с узлами. Видаться с братом не стал. Мать похудела, и на глазу сидел синяк, видно, Серега хорошо поработал.
Лена встретила свекровь нормально, ласковая такая даже. Наготовила всего, чтобы блеснуть кулинарией. Увидела синяк, по Сереге прошлась. Мать от этой ласки как-то еще больше сжалась, стала прятать синяк ладонью: «Это не он». Синяк сама себе сделала, об дверь. Лена только улыбку скривила.
Михалыч предоставил матери свою комнату, сам переехал на диван в гостиную. Аквариум переносить не стал. Зачем, если мать временно? Рыбок заходил кормить к ней. Мать предлагала сама заботиться о них, но он сказал: не надо. Он не мешает ей, когда заходит? Нет, не мешает. Ну и лады. Глядела, как он возится с кормом. Иногда спрашивала его о рыбах. Есть ли среди них съедобные.
Квартирку снять обломалось. Подкатили евросанкции, Лена закрыла фирму, открыла новую, пыталась делать вид, что все в норме. Даже Турцию опять запланировала, назло всему. Он предложил Крым, но про Крым она слышать не хотела, во всем обвиняла Крым. Это тоже внесло свою трещину в отношения: Михалыч поддерживал то, что говорили по «ящику». Они даже ночью, на Лениной кровати, куда Михалыч иногда перемещался с диванчика, спорили о политике. Доходило до такой громкости, что являлась сонная Катюха в простыне и спрашивала, который час, и про совесть.
Главное, снять квартиру для матери стало не по зубам. Сыграл свою свинскую роль и Алешка, Ленин от первого брака. Алешка жил в Москве и высасывал Лену по полной. Парень с головой, английский свободно, но запросы такие, что устал ему говорить.
