они в этом ведьмином городе сохраняют, потому что их ионизируют те же, что и в бомелиевых пещерах на Дунае, сталагмиты, которые растут в окружающих Юмею горах Тау, особенно в недрах Веригиной горы, и в юмеевых подземельях. Но это всё сказки! Такие же, как и про птиц, чертивших узор судьбы Клары Айгуль и унесших её на перевал к снежным людям. Но то хотя бы девчонка сопливая фантазировала!
— А что же с твоей названой сестрой? А что же двойной копчик? — возмутилась Сольмеке.
— И то, что ты Галу в яйце родила от эсесовца, через двадцать лет после того, как он изнасиловал тебя во время войны, — сказки! Может, и было что-то атавистическое, какие-нибудь родовые пленки известковые, и копчик этот, но с папой её, наверняка каким-нибудь геологом проезжим, ты в тамбуре за девять месяцев до того пересеклась на вашем полустанке!
Тут Сольмеке хлопнула своего молочного сына по затылку. Дир замолчал. — Прости пожалуйста — сказал он чуть позже. Вообще все эти представления о кремниевых телах вызывали в нём тошнотворное чувство, будто кто-то неведомый всунул ему в душу, как в перчаточную марионетку, когтистую руку, будто в родной картине мира со знакомыми звуками, цветами и деревьями где-то на краю поля зрения образовалась и зияла тёмная зловещая щель.
Клара Айгуль не явилась к Виктории Афанасьевне, не видели её и в Сюгуре. Хотя Дмитрий Патрикеевич и говорил бабке Сольмеке, что девочка, скорее всего, снова поступила в какое-нибудь бродячее шапито, он сильно волновался.
— Давай съездим к Ваську, — попросила Сольмеке. Он должен быть в Юмее, если вдруг не умер.
Васёк и его едкая печень были живы-здоровы и даже иногда устраивали собрания нескольких бывших ссыльных, знакомых Сольмеке со времен оных.
— А, сосунок со станции Маяковская не верит! — по старой, хотя и Пьяной памяти протянул просоленный старичок и посмотрел на Дира с кормилицей через ведерный аквариум с золотым карпом, единственным украшением ароматного жилища. После смерти обоих огров, очкастого и отца, Васёк был сослан в Южную Мангазею, а затем дальше, в глухие солончаки, где вместо воды — пятиградусный кумыс с привкусом верблюжьей колючки, а вместо еды — арак из неё же. В волюнтаристские времена Васька возвратили в Юмею, и он поселился на Веригиной горе, в хозблоке неподалёку от верхней станции фуникулёра, встроенной в руину бывшего монастыря. Дважды в год на пустыре рядом с васьковым жильем появлялся передвижной зверинец. Клетки с горной фауной на Веригину гору доставляли на канатной дороге. Васёк устраивался сторожем, а хозблок становился сторожкой. Вернее, сторожем был верблюд, единственный добиравшийся до места службы своим ходом. Он лягал бродячих собак и поедал хозблок, колючее сооружение из розового жмыха. Оно осталась со времен государственного эксперимента по производству розового масла из обрезков нескончаемых в городе живых розовых изгородей. Эксперимент не вышел, но сушеного прессованного жмыха хватило на куцый барак, который построил ссыльный архитектор, посещавший ячейку Сольмеке. Дир знал про эту группу бывших. Так как Дмитрий Патрикеевич был главным в министерстве, то ведомственный особист приходил к нему с доносами на него самого, на Яна, на Сольмеке с ссыльными. Жаркими вечерами особняк Васька нарастал вторым эфирным этажом, от которого пьянел верблюд. В оживавших там головах старика Скалдина, художника- архитектора Тюрина, циркового негра-альбиноса Робсона и верблюжьей родилась идея что Юмея вновь должна стать городом солнца.
— Под котловиной Южной Мангазеи находится древнее море на глубине полутора километров. Над ним висит стрельчатый город, засыпанный земляным споем, и уже на нём стоит нынешняя Юмея. — Тюрин показал Диру найденную им в городском архиве столетней давности фотографию, сделанную с чудом устоявшей пожарной каланчи фазу после юмейского землетрясения. В одном углу её, ближе к горам, под полностью разрушенными глинобитными домиками белела ячеистая структура, напоминавшая вырубленные в скалах древней Петры строения. Это за тысячи лет выветривание, вода и разность температур насквозь проели сдвинувшуюся на древнее море тектоническую плиту. Возможно были там и незапамятные обитатели, утончившие и облагородившие эти белокаменные арки. Но потом всё замела землистая рыхлая масса, обросла травой, по ней кочевали чингизиды, казаки-колонисты ставили свои избы, а сто лет назад, когда тряслась земля, она просыпалась сквозь пещеры и каверны, как сквозь сито, в глубинные волны. — Тюрин вновь показал на фото. Однако вот здесь, вверху в ущелье, видна тёмная масса. — Это сель, грязекаменный раствор с высокогорных ледников, который через два часа, снеся остатки глинобитных дувалов, вновь полностью зальёт арочные поры обнажившегося, висячего над бездной города. Став фундаментом обыденной урбанистики.
Он кивнул в сторону розетки — прорубленном в стене из розового жмыха веницейском окошке, в котором внизу в дали за пустырём виднелась провинциальная советская архитектура. Сольмеке хмыкнула и зашла за аквариумную лупу, слившую её и карпа в симбиотическое существо. — Ты поэтому целыми днями на общественном транспорте через весь город туда-сюда ездишь, — сказала она Тюрину, — к трамваю свой вес добавляешь, чтоб от вашей тряски мало-помалу юмейский балласт вновь в море просыпался и сверкающая Томимурия обнажилась! Капля гору точит! — Бабка аж подпрыгнула. "Она похожа на ведьму", — подумал Дир, — "я выкормыш ведьмы".
Вдруг на него полетели брызги. Васёк подкрался к Сольмеке сзади и неожиданно, обхватив её затылок, окунул голову бабки в аквариум. Она, как летучая рыба, пару раз всплеснула руками, схватилась за края акариума, напряглась, зажмурилась, но вскоре раскрыла под водой спокойные глаза. Её морщины разгладились, минуту спустя на оторопевшего Дира смотрела улыбающаяся смуглая русалка. Карп, вначале тоже слегка испуганный, вдруг взметнулся и ревниво ущипнул Сольмеке за веко. Вильнув поджарым крупом, бабка отбросила Васька, надула щеки водой и, вынырнув, окатила его льняную рубаху и расхихикалась. "Ведьма" — вновь подумал Дир. — А покажи-ка Фоме неверующему какой ты тритон, — подзуживала Сольмеке Васька. Под мокрой тканью рубахи на васьковом животе явственно проступила не одна срединная впадина, а какая-то рябь. — Шесть, подтвердил Васёк, — у меня пупов. От шести матушек, вернее шести половинных матушек. У Сольмеке в огровом фонтане только жабры проступили, а у моих родительниц, окунутых с головами по пояс в один питательный раствор, с оставленными снаружи филейными частями для оприходования моему родителю, вообще передние части растаяли, вплоть до пуповины, подсоединенной к общей маточной колбе, где я как гомункулус от одного папы и шести вивисектных мам и образовался. Кандидат в бессмертные обитатели нашей Томимурии!
— Всем хорош огров сын, — рассмеялась Сольмеке, — да только утверждает
