мандарин, Готье?
– Я его не бросала.
– Как не стыдно врать?! Тебя родители-сайны так воспитали, да?
– Пеларатти, помолчите. Если вы, Готье, мандарин не бросали, тогда кто же бросил?
– Я не видела.
– Зато мы видели мандарин у тебя в руках!
– Пеларатти, вон! – процедила профессор.
Патриция мгновенно исчезла, до смерти перепуганная Чалис осталась свидетельствовать одна.
– Мисс Ноблехем, я чувствую ложь, но не могу понять, которая из вас врёт. Уверена, мне не нужно напоминать, что вы, как вампир, не имеете права лгать. Любая ваша ложь будет известна сообществу при вступлении в Вампирскую ложу. Вы же собираетесь вступать в ложу?
Чалис Ноблехем едва дышала. Она кивнула, и профессор продолжила:
– Закон не сдерживает меня от того, чтобы взять на анализ правды кровь у вас обеих. Помните об этом.
– Я видела, что Готье ничего не бросала, – выплюнула из себя Чалис.
– Но вы видели, кто бросал, не так ли? – Чалис кивнула. – И Пеларатти это видела? – Чалис кивнула снова.
Профессор вопросительно смотрела на Чалис.
– Другая новая девочка.
То немногое, что Ула поняла из разговора, означало, что Чалис и Патрицию за враньё наказывают, а Ула может убираться на все четыре стороны.
Оставшимися уроками по расписанию были слоеориентирование и слоеграфия, на которые ходили только оборотни, поэтому с близнецами Ула встретилась уже за ужином. Нина сидела за столом молча и насупившись, а когда перед десертом убирали тарелки, она подошла к раковине, где Ула мыла посуду, сгрузила туда приборы и процедила сквозь зубы:
– Доносчица!
Нина не осталась пить чай, они с Алеком ушли сразу, как закончили убирать со стола. Уле весь вечер казалось, что обитатели приюта смотрят на неё с осуждением. Сегодняшнее письмо к родителям Ула начала словами:
Мам, пап, заберите меня домой, пожалуйста!
Немного подумала и добавила:
Если можно, завтра.
А потом дописала ещё:
Прямо с утра!
Ула
Ула сложила вырванный из тетради лист пополам и сунула в конверт. Увесистую пачку конвертов нежно-голубого цвета Ула купила на почте в городе сразу по приезде, там же она приобрела марки с синим подмигивающим соколом. Ула писала часто, но ни конверты, ни марки до сих пор не закончились.
Сокол косился левым глазом с только что приклеенной марки. Такой была эмблема Магической соколиной почты, доставлявшей письма, посылки, документы и подписные издания внутри анклавов и за пределами. Когда письмо или посылка попадали в руки адресата, сокол радостно кричал: «Доставлено!» Если же посылку намеренно или по ошибке вскрывал тот, кому она не предназначалась, сокол истошно орал: «Караул!» Ула не знала, кричит ли сокол, когда родители получают её письма в Рейкьявике, но почта приюта голосила исправно.
Ула полезла в сумку за почтовой пудрой, но её не оказалось ни на дне, ни в боковых отделениях. Ула заглянула в пенал, проверила все ящики стола, пока не вспомнила, что сегодня покупала новую баночку – пудра, в отличие от конвертов, заканчивалась быстро. Ула проверила карманы куртки, пальцы дотронулись до чего-то холодного и гладкого – злополучный мандарин, из-за которого учинила допрос Ламетта, лежал себе преспокойно рядом с круглой баночкой почтовой пудры на дне кармана.
Ула взяла мандарин в руку и присела на кровать. «Так я и не узнаю, что это за фрукты с настроением, – огорчилась она про себя, – в Рейкьявике таких уже не попробуешь». С минуту поразмыслив, Ула перебросила оранжевый плод из левой ладони в правую и поддела ногтем кожуру. «Съем одну дольку, неважно, с каким он там настроением, завтра меня здесь уже не будет». Шкурка легко слезала с плода, источая тонкий цитрусовый аромат. Ула понюхала первую дольку – та пахла обыкновенно. На вкус тоже ничего необычного, мандарин как мандарин. Ула прожевала и стала ждать, что же будет.
Но ничего внутри Улы не менялось – бросать косточками в друзей не хотелось, громко петь или танцевать вприпрыжку – тоже, а ещё совсем расхотелось уезжать, так хорошо было в этой комнате, в этом доме и в этом городе. Ула сама себе удивилась и бросила в камин свеженаписанное письмо с маркой стоимостью в полтора жука. Сокол в последний момент успел удрать с марки, с силой клюнул Улу за палец и скрылся в каминной трубе, извергая проклятия в адрес глупой девчонки. Оскорбления сокола Улу не расстроили, а повеселили. Спать она ложилась совершенно счастливая, и в эту ночь Уле снились только хорошие сны.
Кое-что новое и кое-что старое
В обед пришло извещение с хол-станции, что вещи Улы наконец в Вильверлоре. Тролльолог, что перепутал чемоданы, за прошедший месяц ни разу не удосужился заглянуть внутрь, поскольку хранил там образцы шерсти и камней, оставшиеся с предыдущей экспедиции. На конференции учёному они не пригодились, и подмена обнаружилась только по возвращении домой.
Гроотхарт вернулся из города со стареньким зелёным чемоданом в руках. Ула была несказанно рада получить назад свой багаж. Толстовка и джинсы, в которых она прибыла в город, надоели до жути, а одежда, что Агда раздала новичкам, была старомодной и совсем не по размеру. Нину это не смущало, она накручивала из старых тряпок такие наряды, что все вокруг присвистывали от зависти, а Ула предпочитала ходить в своём и стирать почаще.
Гроотхарт оставил чемодан в прихожей, а сам сразу же убежал по делам. Ула не стала ждать помощи и затащила чемодан в башню сама. Расстегнула ремни, открыла молнию, откинула крышку – вещи были её и все до одной на месте. Из открытого кармана в крышке высыпались веером детские фотографии. Ула не помнила, чтобы брала с собой такое. Она запустила руку поглубже в карман и достала ещё несколько снимков вместе с письмом. Точнее, с запиской красным карандашом:
Не забывай, дорогая, что дома тебя любят и ждут!
Ниже стояла подпись:
Мама и папа
Ула перебрала фотографии: прошлогодние с каникул, трёхлетней давности из аквапарка, совсем давнишние, где она была младенцем. На одном из таких снимков Ула смеялась и тянулась к отцу на руки. Волос в том возрасте на голове у Улы было немного, и сквозь них проглядывало белоснежное родимое пятно. Ула помнила этот снимок, она его не любила. Она убрала фотографии с глаз долой под обложку дневника и огляделась. Всё это время Ула обходилась без шкафов и комодов, ей и в голову не приходило обзавестись мебелью, пока туда нечего было складывать. К счастью, в приюте такие задачи решались проще простого – в кладовой у Гроотхарта можно было найти всё что угодно.
Из подвала раздавались привычные звуки копошения, в дальнем углу двигали мебель и гремели ящиками. Наверняка кто-то из обитателей искал себе подушку помягче, настольную лампу поярче или кровать подлиннее: росли-то все быстро и поиск мебели по размеру был делом привычным.
Ула не обратила на шум никакого внимания, ей нужен был противоположный угол, где теснились небольшие шкафы, комоды и тумбочки. Она без труда нашла нужную вещь, попробовала сдвинуть комод с места, но ей удалось дотолкать его только до лестницы.
– Гроотхарт, как перенести комод из кладовой в башню? Я нашла там один голубой. Симпатичный, но тяжёлый, – спросила Ула дремавшего в гостиной старика.
Тот лежал в кресле-качалке, вытянув ноги как можно ближе к камину. Он лениво приоткрыл один глаз.
– Раньше не было вещей, а теперь сложить некуда, – пояснила Ула.
Гроотхарт, кряхтя, поднялся из кресла. Он поправил съехавший набекрень красный колпак, который, кажется, никогда не снимал, и, топая деревянными башмаками, пошёл в кладовую. Как только они спустились, Уле стало понятно, кто возился и шуршал в дальнем углу, – вокруг комода, который Ула выбрала для себя, прохаживалась Нина Афанасьева.
– О, привет, Гроотхарт! Скажи, тяжело ли будет Фицджеральду Омару Льюису занести вот эту штуку к нам на второй этаж?
– Смотрите-ка, какой спрос на комоды сегодня! – развеселился Гроотхарт, старик всегда радовался, когда в недрах его бездонной кладовой находились нужные вещи. Ула восторгов Гроотхарта не разделяла, она была готова провалиться сквозь землю, лишь бы не переходить дорогу Нине Афанасьевой.
– Это я нашла. Её здесь даже и не было! – ткнула Нина пальцем в сторону Улы
