великаном увлеченный,
Два волоса щетины сбрил мечом он.
Одним движеньем навсегда лишил он
Чудовища его волшебной силы.
Стал вход в расщелину теперь открытым.
Хамыц вошел в тот угол позабытый,
Там он увидел: люди, словно тени,
Работали в тупом оцепененье.
Дробили камни, опустивши взор,
Готовили строителям раствор.
И все они, испытывая муки,
С трудом огромным подымали руки.
Здесь старики томились, молодые,
Здоровые, больные, чуть живые.
Откуда кто? Все это неизвестно,
Но только трудятся они совместно.
Хамыц сказал: «О добрые созданья,
Здесь жить нельзя по своему желанью
И гнет терпеть нельзя по доброй воле,
Без прав, без радости, в тяжелой доле.
Оторванные от земли родной,
Подумайте и встаньте предо мной».
И вот, шатаясь, вышли из рядов,
Едва дыша, семь дряхлых стариков
И пред Хамыцем неподвижно стали.
«Мы — заключенные, — они сказали. —
Здесь все, помимо своего желанья,
Все терпят от чудовища страданья.
Но ты с какой спустился высоты?
Зачем пришел себе на гибель ты?
Коль заключен ты, стань среди людей,
Коль чужестранец, то беги скорей».
«Нет, я не странник и не заключенный,
Я к вам пришел, свободой озаренный.
Лишился сил поработитель жадный,
И пробил час для пленников отрадный.
Я — ваш племянник. Час настал отмщенья,
Вас вызволить пришел из заточенья».
Лишь кончил речь он, просветлели лица,
Узнали старцы храброго Хамыца
И бросились, смеясь, к нему в объятья,
Спасителя облобызали братья.
Сказали так: «Пред чудищем ал дары
Мечи свои сложили ведь недаром.
Могуществом своим затмил он всех
И угнетает бедных без помех.
Сильней чудовища нигде нет боле.
Смеешься ты над нами, путник, что ли?
Оставь-ка лучше пленников в покое».
«Нет, не смеюсь я и от вас не скрою,
Что хоть с трудом, но враг повержен был».
Тогда народ поднялся и вступил
В ворота Цыза посмотреть на диво,
Как чудище лежало молчаливо.
И радостью их осветились лица,
И снова слушали они Хамыца.
«Ну, вот, что скажете теперь вы, люди?
С чудовищем что делать, тут рассудим».
Тогда народ решил единодушно:
«Коль мы теперь злодею не послушны,
И коль для нас он не опасен ныне,
То пусть скорее след его простынет.
Пусть только нас оставит он в покое».
Сказал Хамыц: «Имел он сердце злое,
Он столько лет томил вас в заключенье,
Безвинным причинял одни мученья.
За это зло он должен быть казнен,
Чтоб снова зла не мог бы делать он».
Еще звучал Хамыца громкий голос,
Когда мечом сбривал он третий волос.
Так семь донбетров вывел он с собой
И через Уарыпп привел домой.
Сказал он тетке: «Двери открывай,
Стань на порог и светлый день встречай».
Старуха оказалась у крыльца.
И теплым ласкам не было конца.
Вернувшему ее к счастливой жизни
Она дала чудесный зуб аркыза,
Сказав: «Смотреть на жениха всем любо.
Ты будешь счастлив с этим дивным зубом.
Коль встретишь ту, что всех тебе милей,
На этот зуб ты дай взглянуть скорей.
Она не сможет «нет» произнести,
Коль скажет «нет», змеею ей ползти».
Устроили донбетры кувд большой,
Позвали нартов с радостной душой,
Неделю беспрерывно пировали
И быстрый симд умело танцевали.
Лягушки, рыбы вместе веселились,
Русалки стаями в воде резвились.
Звучали песни в море, не смолкая,
И поговорка родилась такая:
«Коль благодетель затевает пир,
Его веселью радуется мир».
ШКУРА ЧЕРНОЙ ЛИСИЦЫ
Три нарта вышли рано на дорогу,
Когда уже светало понемногу.
Шел Урызмаг с Сахугом смуглолицым,
В сопровожденье храброго Хамыца.
В глухом бору за ними плыли тучи,
И путь в горах им преграждали кручи.
Но зоркий взор их, что всегда был светел,
Ни птиц в листве, ни зверя не приметил.
И лишь под вечер прямо пред Хамыцем
Мелькнула чернобурая лисица.
Не растерялись нарты и умело
Все трое сразу выпустили стрелы.
В кустах лисица не успела скрыться,
Лежит, как камень, не пошевелится.
Три нарта на заре ушли домой
И лисью шкуру унесли с собой.
У нартского села, средь черных гор,
Затеяли они горячий спор.
Никто из них не думал уступать
И лисьей шкуры не хотел отдать.
«Я старше вас, — сказал им Урызмаг, —
И не откажешь старшему никак.
Мне нужен чернобурый воротник».
Сахуг, сердясь, промолвил в тот же миг:
«А я как гость имею все права,
Чтоб лисью шкуру взять на рукава».
Тогда Хамыц напал на двух других:
«Я все права имею как жених,
И лисью шкуру я возьму на шапку».
Но Урызмаг добычу взял в охапку:
«Терять не будем своего досуга.
Не сговориться, видно, нам друг с другом.
Домой вернувшись, выйдем на ныхас,
И старики рассудят лучше нас.
Там сам народ определит, кто прав
И что нужнее — шапка иль рукав».
Отправились все трое на ныхас,
Сказать народу: «Рассудите нас».
Но встретился Сырдон им по дороге,
Остановился, видя их в тревоге:
«Что приключилось, славные друзья,
Помочь в чем-либо не смогу ли я?»
Сказали нарты, пред Сырдоном стоя:
«Одну лисицу подстрелили трое.
За лисью шкуру мы готовы драться.
Кому из нас она должна достаться?
И вот теперь идем мы на ныхас,
Где сам народ рассудит лучше нас».
Сырдон на это рассмеялся звонко
И нартам молвил: «Я глупей ребенка,
Но вы, скажу я прямо, не робея,
Повидимому, и меня глупее.
Всего труднее справедливым быть.
Одни начнут завидовать, язвить,
Другие будут глупо веселиться,
А третьи вдруг найдут причину злиться,
Четвертые начнут плести такое,
Что не поймешь,
