Алена ушла на кухню, а Виктор, помедлив, обронил:
— Твой Филипп этой ночью ее изнасиловал. Потому и удрал с утра пораньше. Испугался...
Алена, попав на просторную кухню, снова залюбовалась ею, рассматривая сковороды, висящие, на стенах. Поставила чайник, достала из холодильника сладости и фрукты, принесла их в гостиную.
Виктор взялся за бутылку Шампанского, чтобы наполнить бокалы, но Мишель махнул рукой, указав на коньяк.
— Я вижу, вы уже на коньяк перешли. Не рано ли?
Мужчины удивленно переглянулись, не поняв смысл последнего выражения.
— Стоп, я вспомнил! — выкрикнул Рене. — «Не рано ли» означает, не слишком ли быстро мы перешли на крепкие напитки?! Так, Алин?
Она кивнула.
— Ну как, мы не рано? — усмехнулся Виктор, взглянув на Мишеля.
— В самый раз, — мрачно обронил тот.
Она сразу же заметила перемену в настроении Мишеля и догадалась, что Виктор рассказал ему о ночном происшествии. Но не обиделась. В конечном счете отец должен знать о сыне не только хорошее.
— А у вас, Виктор, аптечки на кухне нет! Мало ли что, — попыталась поддержать разговор Алена.
— Аптека у меня в спальне, — сообщил он, обеспокоившись. — Тебе нужны лекарства?
— Нет, мы пока все здоровы.
Покинув дом Виктора, они двинулись к себе, но у крыльца хозяин неожиданно проговорил:
— Отвезите меня в сад, Алин, двадцать минут. Надо думать.
— О чем? — удивилась она, но тут же смутилась, поняв, что задала бестактный вопрос. — Прошу прощения, но я имела в виду не очень приятную погоду, вы простудитесь, и мне кажется...
— В плохую погоду лучше думается, — перебил он ее, чего раньше никогда не случалось.
Лицо хозяина, обычно подвижное и приветливое, на этот раз напоминало старую глиняную маску с трещинами.
Он взглянул на неё с тихой улыбкой:
— Дайте указания Колетт относительно ужина. Мне неважно что, а Виктору, которого я пригласил на ужин, пусть приготовит кусок мяса и какие-нибудь овощи. И себе что хотите.
Алена отвезла его в сад, оставив одного. Вернулась в дом, спустилась к Колетт, чтобы распорядиться об ужине.
— Я вижу, ты полноправной хозяйкой становишься, — усмехнулась Колетт. — Что ж, какой дом без хозяйки! А ты вон какая красавица! Я тоже в молодости была неотразимой!
Ее мокрые губы растянулись в кривой улыбке, обнажив большие желтые зубы. Алена хмыкнула, потому что ее немного испугала гримаса Колетт, вышла в
гостиную, выглянула в окно. Мишель, нахохлившись, сидел в кресле спиной к ней.
Как-то за завтраком он сказал ей: «Мы, по сути, рационалисты, сыновья Декарта. Я мыслю, — следовательно, существую. Je pense, done je suis. Но некоторые из нас обладают и горячим сердцем».
Через двадцать минут она привезла замерзшего хозяина домой, заставила выпить две аскорбинки, чашку горячего куриного бульона, но от второго мсье Лакомб отказался, сославшись на усталость.
— Я пойду отдохну...
— Мне помочь?..
— Нет, спасибо.
— В котором часу вас разбудить?
— Я думаю, часов в шесть. Виктор обещал подойти к семи.
Он отъехал на коляске, не улыбнувшись, не взглянув на нее, и Алена забеспокоилась. Отчуждение Мишеля ничего хорошего не сулило. Будь она на месте хозяина, то попыталась бы избавиться от такой сиделки. Филипп наверняка на этом будет настаивать. Разве выбирают между родным сыном и чужой девкой, да еще приехавшей из чертовой страны России?! Стоит свистнуть — и десятки опытных медсестер сбегутся на этот зов. И за меньшую сумму. Жаль только, что мало удалось заработать. И подарки, видимо, придется оставить. Что ж, может быть, оно и к лучшему.
- По Катьке она соскучилась, да и по тетке Глафире. Каждому свое. Алена вернется в Мытищи.
Она помедлила и стала собирать вещи. Впрочем, и собирать было нечего. Через полчаса все ее вещи уже лежали в спортивной сумке, с которой она прилетела в Париж. Взглянула на стеклянный шар с Дедом Морозом и Эйфелевой башней и, помедлив, положила его в сумку. Вряд ли Колетт затребует его назад.
Потом спустилась к поварихе, узнать, готов ли ужин, но та, зная, что можно убежать пораньше, взвалила остальные хлопоты на Алену, укладывая в сумку остатки вчерашней утки и закусок: на второй день их никто не ел, а Колетт всему найдет применение. Не забыла она прихватить и пару бутылочек красного вина. В праздничной суматохе трудно проследить,сколько выпито гостями
— Все готово! — увидев сиделку, затараторила Колетт. — Мясо для Виктора, судак для мсье Мишеля, а тебе такой нежный цыпленочек, что пальчики оближешь...
В семь они сели ужинать. Мужчины пили красное вино, Мишель достал бутылку бордо 1929 года, от глотка которого у Алены закружилась голова, ели мясо, рыбу и овощи, время от времени перебрасываясь вялыми шутками.
Виктор включил музыку, выбрав из вороха лазерных дисков, собираемых Лакомбом, «Маленькую ночную серенаду» Моцарта, надел колпак Деда Мороза, красный нос, бороду, и оба француза тотчас стали подмурлыкивать известную мелодию.
Мишель по-прежнему сидел хмурый, будучи не в силах перебороть упавшее настроение, Виктор же смеялся, пил коньяк, отпускал шуточки, изо всех сил пытаясь поддерживать за столом праздничное настроение.
Алена старалась подыгрывать ему, улыбалась, хотя на душе скребли кошки и хотелось завыть от отчаяния. Не хотелось уезжать в свои мрачные Мытищи, покидать большую виллу, интересных людей, с которыми, казалось, почти сроднилась.
Как-то сама собой выветрилась и обида на Филиппа, Алена почти не помнила подробностей ночной
мерзости, тем более что у избалованного сынка так. ничего и не получилось. Лишь душа, как выброшенный на улицу щенок, поскуливает от воспоминаний о старой боли. Но это пройдет, она знает.
Алена всю ночь ворочалась, не могла заснуть, ожидая прихода нового дня, а вместе с ним и своего приговора, который оборвет, ее муки. До Москвы три часа лета, глядишь, к Новому году поспеет, справит его с глуховатой теткой и толстушкой дочерью, привезет им сладостей и подарков. Те конфеты, что посылал Мишель, наверняка уже съедены.
Она закрывала глаза, глубоко вздыхал а, ложилась на живот, ощущая исходящий от подушек и простыней запах лаванды, бумажными пакетиками с таким ароматом проложено все белье в доме, и воздух в комнатах пропитан им же. Дешево и хорошо. А что, в наших лесах мало таких трав? Та же мята, земляничник, ландыш. Траву стоит лишь подсушить да рассортировать по пакетикам, потом рассовать по шкафам, углам да полкам — вот и дух в доме приятный. А из русских изб несет кислыми щами, квашеной капустой да огуречным рассолом, не говоря уже о других, гнилостных запахах. Сами в дурном угаре живем и мерзостью дышим. А все оттого, что настолько себе неинтересны, что о других просто и не думаем.
