— Может, чайку? — видя нерешительность доктора, предложила Аграфена Петровна.
— Нет--нет, спасибо!
Он резко развернулся и вышел. Сел в «скорую».
— Ну что, забрали? — спросил шофер.
Кузовлев кивнул. Они двинулись назад, стали сворачивать с улицы, где жила Нежнова, как вдруг шофер заметил Алену, идущую к дому. Тормозить он
не стал, двинулся дальше, недоумевая про себя, какие же нитки забрал хирург, коли медсестры дома не застал. Не мулине же и не сапожную дратву? Но мрачному погруженному в свои раздумья хирургу эти сомнения выговаривать не стал. Яйцо курицу не учит.
Сваты явились в половине восьмого. Вместе с отцом Грабова пришел сам Ефим Матвеевич Конюхов, принес полусладкое шампанское и собственную клюквенную настойку. Аграфена Петровна, не ожидая увидеть главу администрации, засмущалась; на столе, мол, лишь скромное угощение, хотя из разносолов имелись соленые белые грузди, маринованные белые грибы, соленые огурчики, черемша, капуста, горячие, из печи, шаньги с картошкой, пирог с рыбой, редька белая, тертая со сметаной и чесноком, морковь с кедровыми орехами и с клюквой и прочая и прочая снедь. У гостей глаза разбежались, и они потребовали самогона, что тут же было исполнено, и минут двадцать пили за здоровье хозяйки, ее дочери да поминали добрым словом безвременно погибшего хозяина, которого и Конюхов, и Грабов-старший хорошо знали.
Ефиму Матвеевичу было известно, что хирург Кузовлев неровно дышит к медсестре, но Петру Грабову, лучшему бригадиру рыбацкой артели, воину-орденоносцу Конюхов отказать не смог. А потому, хорошо выпив и закусив, гости не мешкая приступили к делу. Воспели целую оду жениху, отметили красоту невесты, помянув добрым словом оба рода, которые так и просятся к соединению.
Аграфена Петровна, выпив пару рюмок сладенькой, но крепкой клюквенной настойки, раскраснелась всем лицом и согласно кивала речам гостей в знак подтверждения головой, искоса поглядывая, на
дочь, которая сидела с бесстрастным лицом, словно речь шла не о ней, а о ком-то постороннем.
Выпив за дом Нежновых, за стол — полную чашу, сваты словно выдохлись. Левый глаз Ефима Матвеевича после пятого стакашка самогона светло засверкал, а кончик носа предательски покраснел, и он умолк на полуфразе, уставившись на Аграфену Петровну и требуя ее немедленного ответа:
— Что уж говорить, — выдержав паузу, неожиданно громко запела она и прослезилась, — одна крови-ночка у меня на весь белый свет, так как ей счастья не желать, как о добром муже не думать. Жил бы Василий Терентьич, он бы уж рассудил строже, а у меня теперь одна забота — помочь с внуками да самой следом за мужем отправиться. Сниться что-то часто он стал в последнее время. Придет во сне, сядет в отдалении и молчит, пристально так смотрит, точно желает знать, каково без него. Видно, и я к нему скоро отправлюсь, примета такая. Он ничего не говорит, а все без слов понятно!
Она нарочно увела разговор в сторону, давая время дочери подумать и подготовить достойный ответ. Таким людям не ответишь «не хочу, не выйду!», нужна веская причина для отказа, чтобы столь уважаемые гости не оскорбились.
— Так-вы не прочь, Аграфена Петровна, отдать
свою дочь за моего Петра? — спросил Грабов-старший.
—Я-то не против, я бы с радостью, да о том теперь у невесты спрашивают, ей с мужем жить, — с тяжким вздохом ответила она, и ее ответ не предвещал ничего хорошего.
Грабов-старший нахмурился, взглянул на Ефима, призывая его прийти на выручку.
— Никто невесту неволить не собирается, наоборот, мы ведь не лежалый товар пришли продавать,
а лучшего мужчину России в мужья предлагаем!- — заговорил Ефим, обращаясь прежде всего к Алёне. —; Позаботимся и о доме для молодых, и о подарках, о будущей учебе. Они наша надежда! Алена Васильевна, мы с нетерпением жаждем услышать ваше слово! Ваша матушка свою волю огласила, нам важно узнать и ваше мнение.
Повисла пауза, все устремили на медсестру свои взгляды, даже Аграфена Петровна с грустью посмотрела на дочь, которая сейчас навсегда поссорит ее с Екатериной Грабовой, единственной подружкой здесь, в Заонежье, но мать в этом вопросе была, на стороне дочери.
«Уж больно черен ваш Петр, и ликом и душой, будто давно прогнил насквозь! — вздохнула про себя Аграфена Петровна. — Так черен, что аж страх берет!»
Молчание затянулось. Ефим Матвеевич нетерпеливо заерзал на табурете.
— Доченька, скажи гостям свое слово, — ласково попросила мать.
— Я согласна, — прошептала Алена.
— Ты и вправду согласна?! — просияв, обрадовался Мишель.
— О чем вы? — не поняла она.
— Я тебя спросил: ты пригласишь меня к себе в Зао-нежь-е, где много-много снега, и ты сказала: «Я согласна». Значит, да, я так понял?
Алена кивнула.
6
Перед прогулкой заявилась шумная, в ярко-оранжевой дубленке Колетт с нарумяненными щечками, припозднившись из-за того, что ее домашние отмечали Рождество до четырех утра и она не могла заснуть.
-Они орали как резаные, словно справляли последнее Рождество в своей жизни! — смеясь, радовалась Колетт. — И все начисто сожрали!
Колетт сунула сиделке наполненный густой жидкостью стеклянный шар с Дедом Морозом, стоящим у Эйфелевой башни. Если шар резко встряхнуть, то Дед Мороз окажется в вихре падающих белых хлопьев.
— Шар волшебный! — по секрету сообщила стряпуха.
Алена удивленно взглянула на нее.
— Когда мне его подарили, я через месяц выскочила замуж! — добавила Колетт. .
Они заглянули к Виктору. В гостиной ярко пылал камин, звучал любимый обоими друзьями Моцарт, а вокруг гостей, радостно повизгивая, как заводные носились бигли. Сам Рене их встретил в смокинге, как и подобает аристократу, — он принадлежал к древнейшему роду, имевшему свой герб. При Наполеоне предки Виктора не устояли, их изгнали, они лишились фамильного замка, почти столетие жили в Англии и во Францию вернулись не все. Но Рене своей родовитостью не щеголял, за это его Мишель и любил.
На столе, накрытом белой скатертью, стояли три прибора с узкими хрустальными бокалами, со старинными серебряными вилками и ножами, Необычными соусницами и другой очень красивой посудой, вызвавшей неподдельный интерес Алены. На краю длинного стола разноцветная батарея бутылок вина, водки, виски, ликеров, выбор напитков был даже более разнообразный, чем в доме Лакомба.
От жареной, с оранжевой корочкой, утки, лежащей на фарфоровом блюде, еще исходил легкий парок, хозяин только что вынул ее из СВЧ-печки, на деревянном круге лежали сыры и паштеты. Запахи дразнили, будили аппетит, и гости, пришедшие с холода, не дожидаясь второго приглашения от хозяина, жадно набросились на еду.
Виктор варварским способом разорвал на части утку, предложив Алене самый вкусный кусок грудки, громко шутил, поднимал тосты за Рождество, Новый год и за прекрасную даму. Потом попросил ее поставить чайник, чтобы они смогли выпить еще кофе с коньяком, а заодно принести им из кухни фруктов и сладостей.
