class="p1">Мои мысли прерывает толчок в спину. Толкает одна из моих одноклассниц — это я узнаю по её смеху. Книги падают на пол — раскрываются, пачкаются, скользят прочь. Я прикусываю губу — ничего, сейчас они уйдут…
— Не молчи, — словно приказывает одна из девиц, наступает на мою спину. Не больно особо, вроде, но и не приятно — я ж не мазохист. А молчать я продолжаю, ведь слушаюсь я только двух человек в этом мире — сестру и Ангела с каких-то пор.
— Ну и дура, — заключает один из моих одноклассников, опускаясь напротив меня на корточки, — я же обещал, что мы ещё поговорим?
Я молчу. Заговорю если — запачкаю себя ими.
— Да чё с ней базарить, — заключает ещё один, — с ней говорить не канает. Нужно сразу показать, кто есть кто.
Меня хватают за волосы и впечатывают в пол — грубо, сильно. Я едва сдерживаюсь, чтобы не заорать. Литров крови как в кино нет — зато есть тупая, вибрациями бегущая по моей голове боль и ненависть ко всему живому. За волосы меня поднимают — я вижу мальчишку, которому разбила на прошлой неделе нос, за то что обозвал меня ущербной сиротой.
— Я ведь обещал тебе, что ты пожалеешь, — говорит он, скалясь.
А я набираю полный рот слюны и плюю ему прямо в глаза.
— Пошёл к чёрту, — пачкаюсь ими, конечно, но уже просто не могу молчать.
Вижу, что он свирепеет. Со всей силы ударяет меня в живот — так, что у меня искры перед глазами вспыхивают. Я пинаюсь, пытаюсь вырваться из чьей-то железной хватки, но резко останавливаюсь — в одной из наблюдающих девиц я узнаю Сову.
И я называю её по имени. Громко кричу, в надежде, что сейчас она всё остановит. Но она смотрит. Просто смотрит и молчит, даже не говорит ничего в ответ. Меня впечатывают в стену, а потом запихивают в туалет и запирают дверь. Я падаю на пол, не в силах держать равновесие.
— Суки! — кричу, зная, что они не ушли ещё, — я вас ненавижу!
Слышен звонкий смех, громкий топот. Они уходят. Уходят те, кто бьют слабых и потом гордятся собой. Уходят те, кто не знает о чести.
Я, собираясь с силами, поднимаюсь на ноги. Проходит минут десять, прежде чем дверь открывается — а я-то уже думала вылезать через окно.
У открытой двери стоит Сова.
— Прости, — говорит, — они сказали…
— Не надо, — прерываю я её, — всё хорошо.
Люди предают, думается мне. Даже самые светлые.
* * *
Когда я прихожу домой, я застаю свою сестру лежащей на диване, корчащейся от боли — и её возлюбленного, держащего крепко её за руку.
— Всё хорошо будет, — шепчет он ей, и меня начинает трясти. Я хочу ему верить, но я боюсь.
Время тянет свои чёрные лапки к голове моей сестры, и лишь моток пряжи от недовязанной мной вещицы путает его, заставляя замедлить свой ход.
15
— Ну неужели у тебя в жизни всё так плохо, что ты даже математику сделать не можешь? — устало спрашивает мать Балерины, смотря на меня с упрёком — прямо как её дочь. Молчу. Она тяжело вздыхает, записывает в дневник замечание и отпускает меня:
— Иди с богом.
— Богово — богу, — говорю, — дойти я могу и без него.
Она охает, хочет сказать что-то в укор, но всё же сдерживается.
— До свидания, — на одном дыхании. Я улыбаюсь в ответ и выхожу из класса. Хочется биться головой о стену до потери сознания. Вместо этого я просто иду прочь из этого гнилого места.
У ворот школы вижу своих одноклассников. До белизны сжимаю кулаки — хочется просто пройти мимо, проскользнуть маленькой незаметной тенью, пролететь сквозь них. Но нет же. Если богово — богу, мне, безусловно — моё.
— Смотрите, кто идёт, — громкий смех, девичий визг. Жмурюсь, когда кто-то дёргает меня за волосы. Сопротивляюсь, когда хватают за капюшон, но сил моих недостаточно. От осознания, что их грязные руки пачкают куртку Ангела становится очень плохо. Хочется всех переубивать к чертям. Но сил мне не хватает.
Меня разворачивают. Смотрю в глаза главному моему врагу и главному моему обидчику.
— Ой, — вздыхает он и толкает меня так, что я чуть не падаю, — случайно.
— Ая-яй, — визжит его подружка, хватая меня за ворот рубашки, — прости-и.
Ошибка номер один. А следом — номер два и номер три. Рубашка рвётся, когда кто-то проводит по рукаву перочинным ножом. Тут терпению моему наступает конец.
— Сукин сын, — говорю, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Резко хватаю за шею ублюдка, что только минуту назад толкнул меня. Они такого не ожидали, да. Все как один удивляются и не знают, что делать. Жертва метит на роль охотника — вот умора, наверное…
— Убери свои грязные руки! — пищит его подружка, но ко мне не приближается.
— Хрена с два я их уберу, — чеканю слова, железным делаю голос, — я этими самыми грязными руками его задушу, а потом, милая, своими обгрызенными ногтями выцарапаю тебе глаза…
Удар в спину, глухой стук. Одышка и громкий смех.
Слышу, как кони убегают, и не выдерживаю:
— Твою же мать!
Единственная рубашка, и ту порвали, черти. Зато куртка осталась цела.
* * *
— Ты вся пыльная, — замечает Ангел. Встревожен, осматривает меня с волнением. И за что мне такая честь?
— И синяк на носике, — улыбается грустно, качает головой, — ей-богу, как мальчишка…
— Хоть кто-то же должен из нас быть мужчиной, — хмыкаю я. Он тяжело вздыхает, по-доброму мне улыбаясь.
Он сегодня особенно красив — в синей рубашке и брюках, в кожаной куртке сверху. С галстуком даже. Вот уж кто точно готовился, как следует.
— И всё равно ты самая красивая девочка в мире, — смотря на меня, говорит Ангел. Мне становится невероятно стыдно.
— Я не успела переодеться, — боже, в жизни ни перед кем не оправдывалась. Вот же ж!..
— Лучше скажи мне, — обнимая меня, говорит Ангел, — откуда у тебя такая любовь к дракам?
— А я и не дралась.
Вру. Он, конечно, замечает это. И я, конечно, рассказываю ему всё как есть. Сестре я не рассказывала об этом, не желая её волновать. Но вот Ангелу я почему-то открываюсь сразу же. Будто есть в нём неведомая сила, рядом с которой мне позволяется быть чуть слабее, чем я есть.
* * *
Когда Ангел приходит в мою школу, он около часа сидит в кабинете директора, а потом забирает почти весь мой класс в актовый зал,
