на меня обрушивается поток ледяной воды.
— Очнись же ты наконец! — слышу отчаянно громкий, дрожащий, срывающийся голос.
И я начинаю кричать.
Я кричу так громко, как мне позволяет мой голос, а когда горло начинает болеть, когда крик переходит в неразборчивое хрипение — только тогда я открываю глаза. И вижу перед собой её.
Сову. Прекрасную как никогда. В голубом струящемся платье, с распущенными кудрявыми волосами. Прекрасную, как море, как запах воды и солнца, свежую, как июньское тепло, и испуганную, до дрожи в ногах испуганную. С красными глазами, вокруг которых, как рамка вокруг картины, красуются идеально ровные стрелки.
Я тяжело дышу, будто ловлю вместе с воздухом её красоту — а она, поняв, видимо, что у меня больше нет сил, обнимает меня, и я невольно утыкаюсь носом в её волосы, сладко пахнущие лаком. Мои шея и плечо почти сразу становятся мокрыми.
— Господи, что же ты, — шепчет Сова, и я слышу, как она шмыгает носом, — родная моя, что ты, что ты могла наделать…
А я молчу. Что я могу ей сказать? Что, уйди она сейчас, я, скорее всего, закончу начатое? Мне ей об этом говорить не нужно — она и сама всё знает. Сова знает меня от кончиков пальцев до корней волос, Сова чувствует меня.
И это заставляет меня испытать ужасную вину.
— Я хотела тебя взбодрить, — говорит, размазывая по моему плечу слёзы, — я хотела, чтобы ты пошла с нами на выпускной. Что же ты, что же ты…
И дальше — хлюпанье, шмыганье. Я глажу Сову по спине. Мне становится непонятно на миг, кто кого тут спасает и успокаивает. Но когда Сова, собравшись с силами, обхватывает меня своими маленькими красивыми ладошками за плечи и смотрит мне прямо в глаза, всё сразу становится на свои места.
Я рассказываю ей всё. От начала до табурета.
И про Ангела, и про сестру, и про детдом. По порядку, разложив по полочкам. А Сова слушает меня, слушает, не шевелясь и, казалось бы, не дыша, слушает долго и внимательно. Я не знаю, сколько я рассказываю, по ощущениям — часа три, но за окном по-прежнему солнце, а значит, так много времени пройти не могло.
Когда я замолкаю, Сова уже не выглядит такой испуганной и заплаканной — на её лице остаётся только грусть. В конце концов она просто берёт меня за руку.
— Пошли, — говорит.
И мы идём. Я послушно закрываю квартиру на ключ, иду за ней следом, хлюпая ногами по лужам, которые когда-то были морем. Я иду за ней по заросшему садику нашей соседки, иду за ней в сторону многоэтажек, иду, не понимая, куда она меня ведёт. Мы молчим.
В итоге мы оказываемся возле холма. Довольно высокого холма, за которым шумит Анхор. Сова оборачивается ко мне и сильнее сжимает мою руку.
— Я тебя не брошу, — говорит так уверенно и так смело, что мне хочется верить. Жаль, не очень получается.
А Сова, похоже, это видит — и продолжает:
— Не брошу. Никогда. Я никогда тебя не предам.
И сжимает мою руку. До боли в костях сильно. А когда я сжимаю её руку в ответ, Сова улыбается, вздыхает облегчённо:
— Ты никуда не поедешь завтра, слышишь?
Мне остаётся только смеяться в ответ — и хрен его знает, действительно мне смешно, или у меня истерика.
Сову во всяком случае мой смех оскорбляет — она вся надувается и говорит:
— Я серьёзно, честное слово.
— И что же ты предлагаешь? — сиплю, и откашлявшись, сама отвечаю на свой вопрос:
— Сбежать из города?
— Нет, — отрезает Сова, будто приняла сказанное всерьёз, — я предлагаю жить со мной.
У меня невольно на лице появляется ухмылка:
— Да, твои родители будут счастливы.
— Будут, — опять же сразу отвечает Сова, — очень.
И, увидев очередную мою усмешку, Сова добавляет:
— Нас в семье семеро, се-ме-ро. Ты думаешь, ты много поменяешь?
У меня комок подступает к горлу. А Сова, улыбаясь, произносит:
— Спокойно. Хочешь, я прямо сейчас позвоню маме? Вот увидишь, я не вру.
И что самое интересное, она звонит, а её мама отвечает, что я могу переехать хоть сегодня. Что всё решится. Что они ждут меня — все вместе. Мне становится так грустно, когда Сова кладёт трубку, что я утыкаюсь лицом в её плечо.
— Мне здесь не место, — шепчу, — мне здесь не место…
— Эй, — говорит она, снова обхватывая меня за плечи, и заглядывая мне прямо в глаза, — всё будет хорошо, слышишь? Ты не одна.
Янтарные омуты глаз обволакивают меня, я тону в них, и понимаю, что мне больше ничего не нужно сейчас. И я, опустив голову, вновь позволяю себе заплакать.
— Пластмассовый мир победил, макет оказался сильней…
Когда я поднимаю глаза, сквозь пелену слёз я вижу Сову. Красивую до боли, родную и самую-самую прекрасную. Поющую фальшиво и вместе с тем так чисто, как не умеет петь никто.
— Последний кораблик остыл, последний фонарик устал…
Она хватает меня за руку и бежит вверх, к самой вершине холма. Зелёная трава щекочет ноги, а ветер сетью ложится на лицо.
— А в горле сопят комья воспоминаний…
Бежать вдвоём всегда почему-то легче.
Мы останавливаемся за полшага до обрыва, тяжело дыша и не разжимая рук. Не давая друг другу упасть. И я, не жалея горла, кричу, что есть мочи:
— О-о-о, моя оборона!..
Река с жадностью глотает капли нашего крика.
