Книга Немного о потерянном времени - Дора Шабанн

— Мама, я продаю свою часть в квартире. И по рыночной стоимости это в настоящее время семьсот тысяч. Если вы готовы ее выкупить, то говори сейчас, у меня уже есть покупатель с деньгами. Ждать долго я не стану, — тут дашь слабину, прогнешься, все, считай, плакало и отделение от родителей, и денег однозначно не видать.

— Сдурела? Ты кем себя возомнила? Я сейчас позвоню Всеволоду, пусть вправит тебе мозги!

Да, о какой материнской любви тут говорить?

— Мама, это моя собственность и что я с ней делаю — мужа моего не касается. И как ты знаешь, Сева работает в Петербурге, а мы с Лизой живем в Новгороде. Так что? Будете выкупать мою половину?

— Мерзавка, ишь чего удумала! Денег с матери требовать! Мы не так тебя воспитывали, ты, позор моим сединам! Неблагодарная девчонка…

Мать кричит в трубку все новые и новые гадости. И мне, той, маленькой Ладе там, в глубине души, больно и обидно. Но я помню, что та «девочка Лада» давно ушла.

А осталась во мне лишь Лада Юрьевна, мать ребенка, которому срочно нужна жизненно важная платная операция, и ей на самом деле плевать на эту невоспитанную и жестокую женщину. И на ее слова.

— Я так понимаю, что денег у вас нет? Хорошо, я продаю свою долю в квартире на свое усмотрение. До свидания, мама.

— Если ты посмеешь это сделать, ты мне не дочь, Ладка, слышишь? — пошли традиционные с моих шестнадцати лет угрозы. Но как-то уже не впечатляют. Совсем.

— Да я и раньше не так чтобы ей была для тебя, мама. Всего вам хорошего.

Вот и поговорили. Теперь надо звонить тете Тоне, дочери бабушкиной подруги и нотариусу нашего захолустья. Хорошо, что мы до сих пор общаемся, и она знакома с ситуацией в семье моих родителей.

А раз я теперь им не дочь, то совершенно точно могу делать все то, что мне нужно. И, возможно, даже хочется.

А хочется мне на первый взгляд — невозможного.

Вылечить Лизу и развестись.

Да, вот так.

Глава 24

Марк Адриан

Хлопнув Руса по здоровому плечу, громко заявил:

— Пойду, у матушки твоей чаю попрошу, а вы тут поболтайте. Пора бы, не?

И вымелся в коридор, потопал, дверями в ванную похлопал, а потом тихонечко назад вернулся. Чай-то мне в любой момент нальют, а просто сидеть рядом с той, о которой столько лет мечтал, сейчас, когда вроде реально попустило — глупо. Потому как, а ну, на хрен, обратно накроет?

Хотя, валяясь недавно в госпитале, все пытался осознать и принять — а что это было столько лет? Изумлялся сам себе. Такой дебил, бл*.

Если бы на самом деле любил — не шлялся бы по девкам и не трахал кого попало. Вон, как бро бы верность хранил, потому что от прикосновения к другим тошнило. А я решил, что это любовь. Сначала романтика в соплячьем возрасте, а потом я уже знал, что это «Она» и все, дальше и не думал. Понятно же все.

Ну, мозгоправ там был категоричен — «навязчивые состояния» и все тут. Прав был, похоже.

А с ее стороны всегда были тепло, забота, нежность и поддержка. Нигде и никто мне такого не дарил. Вот меня видать и закоротило.

Вдыхать наконец-то стало легко, хоть поджившие рёбра и ключица еще болят, но открывшиеся глаза и удачно встряхнутые мозги приносят столько счастья, что срать на эту боль физическую.

С другой стороны, чего далеко уходить? Опять же: кто предупрежден, так сказать.

Закрытая инфа всяко пригодится.

Хоть чему-то меня служба научила.

Сквозь приоткрытую дверь доносился спокойный голос бро, и довольно четко. Да так внятно, что я охренел, когда разобрал, чего он там несет:

—… понимаешь же, что время пришло. Пора нам. Вот. Я верю, что мозг мой на место встал уже. Мне надо разобраться с тем прошлым, что жизнь мне всю перекроило. Не имею права тебя тянуть в это дерьмо, да и ты же сама тоже?

Хрустальный смех, такой настоящий, а не модный сейчас писк-хихиканье:

— Естественно, сама. Мы же столько лет знакомы, поэтому ты лучше меня знаешь, что я там думаю.

— И хочешь. Зай, я лучше тебя знаю, потому что мне не стремно назвать вещи своими именами. Хотя бы для тебя, — шумно выдыхает Рус.

А тут приходится напрячься, потому что Гаухар переходит на шепот внезапно:

— Да. Я по-прежнему жуткая трусиха.

— Перестань! Я мало знаю женщин, кроме материного шабаша, кто бы был более психически устойчивым и смелым. Просто признай это.

Долгое пыхтение, а после вдруг:

— Признаю, терапия успешно закончена. А еще я сошла с ума и влюбилась, — звучит почему-то резко и зло.

А бро хохочет, гад:

— Вот! Можешь же! Почему с ума-то сразу?

— Потому что только идиотка, наблюдая столько лет за тем, как могут безответно любить и себя при этом губить, поступит так же, — да, уж Бриллиантик-то на нас насмотрелась за эти годы в любых видах и состояниях.

Что мы там по пьяни несли-то, дай бог памяти? Позорище натуральное. Соплежуи хреновы. Ясно, почему Русов батя меня всерьез никогда не воспринимал.

— Выдохни. У тебя все отнюдь не безнадежно… — очень уверенно заявляет этот страдалец. Вот на хрен он ей надежду дает, если вообще неясно — чо там и как?

Но Бриллиантик девочка умненькая, сама, видать, все понимает:

— Конечно. Ты сам себе не веришь.

— Погоди, Гох, не част и…

А потом внезапно фигануло. Вот чего я не ожидал от этой скромнейшей восточной красавицы, так это лекции про женскую физиологию.

Так офигел, что пришлось зайти…

Правда, меня дружно и быстро выставили, но далеко я не ушел.

Остался на прежнем месте.

До поры.

Но нового еще ничего не успел услышать, как вдруг обнаружил рядом со своими ластами в тапках маленькие лапки, просто крохотные. Они тихонечко подошли и встали рядом. А шепот в самое ухо прозвучал трубой Иерихона:

— А папа Влад говорит, подслушивать нехорошо.

— А мама? — автоматически спрашиваю, понимая, что меня сделал мелкий шкет. И спасибо, что без ножа.

— Она хитро улыбается и, когда бати нет рядом, говорит, что иногда можно. Но секрет, сука, такое дело — никому про него нельзя трындеть. Ну, тем, кто не знает, кароч.

Мальчик-одуванчик, нах*. Свезло Русу с брательником. Такой себе подарочек.

Но надо же держать морду:

— Тогда тихо! Все самое важно пропустим!

Но когда мы вновь затаились, то услышали уже окончание:

— Пока не спросишь — не узнаешь. Помнишь, сколько папа Влад вокруг мамы кружил? Да, даже когда у них вроде и закрутилось уже, то из-за глупого недопонимания они столько времени и нервов потеряли. Так что говорить! Надо разговаривать. Обязательно. У тебя все получится, помни об этом!

— Я очень хочу тебе верить. Но мои страдания на потом отложим, сейчас скажи, что за планы?

— Сейчас восстанавливаюсь, собираю информацию, думаю.

— Хорошо, надеюсь, тетя Рита тебя из рук пока не выпустит. Хотя у них там на работе очередной трэш, ну, да, родители тебе сами расскажут.

А вот тут мы с Ником поняли, что пора бы откочевывать. Но, переглянувшись, осознали, что можем не успеть, поэтому решили сделать вид, будто только-только вышли из ванной.

Появившаяся из-за двери Гаухар окинула нас внимательным взглядом своих «верблюжьих глаз», а это, между прочим, комплимент, как мне объяснил бро, когда мы были на ее родине. Что-то там про нежные и сказочные глаза верблюжонка было и имя соответственно какое-то такое, ну, хитро вывернутое. Вечно у этих восточных женщин дикие заморочки с именами. Я после тех объяснений решил, что Бриллиантик — очень даже мило.

Потрепала мелкого по голове и уточнила:

— Чай-то у тети Риты еще остался?

Мы с Никитосом дружно закивали и наперегонки помчались на кухню.

Заваривать чай, от греха.

А на кухне, с собственной именной кружкой в обнимку на любимом стуле в уголке, я сделал еще одно грандиозное открытие. Я так привык страдать, следить за ней, бежать к Ланским всегда, а тут выходит, что можно все это делать, но не болеть при этом и с ума не сходить. Сидеть рядом, касаться, помогать на кухне, тащить подарки и чай, болтать обо всем. И не чувствовать этой опоясывающей