Книга Наследие - Владимир Георгиевич Сорокин

платить, я работаю, я тебе вещь отдам, катер наш отдам тебе, твой буде катер навсегдо!» — «Барышня, зачем вы меня унижаете? Дверь же открыта, ну что вы?» — «Егоро, дай войти! Дай войти, мудак!!!» — «Господи, да входите уж, барышня, я ж говорю — входите, входите, входите!» — «Дай войти, сволоче проклята!!!» — «Входите, входите, барышня». — «Дай мене войти!!!!»

Аля открыла глаза. Они были полны слёз.

Она всхлипнула и посмотрела на мир окружающий сквозь слёзы. Над ней в полутьме серел потолок купе. Поезд шёл медленно. Покачивало слегка. Аля вытерла слёзы. И увидела свой покалеченный палец. И слёзы снова пришли. Она плакала в полумраке, плакала, чуть всхлипывая. На соседней кровати заворочалась Тьян. Аля вытерла слёзы. И глубоко вздохнула. Повернула голову и глянула на полузашторенное окно. За окном купе брезжил рассвет.

ЧАСТЬ II

Партизанский отряд «УЁ»

К солнца восходу в долину съехали.

И, несмотря на ещё срединный морозный февраль, с восточных сопок проплешеватых — весной потянуло: задул ветер бора с океана, пришёл на смену северной сарме.

Свежий ветер.

Влажный.

И сразу:

— Стой!! Сле-зай!! Рас-пределись!!

Голос комотряда всегда до каждого доходит. До всех ста двадцати девяти. Пронзительный. Свербящий. Сверлит воздух морозный над твёрдым белым настом красным сверлом.

— Тройки!! Нож!! Мётлы!! Зарядный!!

Зашевелились все, с саней сваливаясь. Комотр и комиссар, как всегда, на своих санях, гнедой широкогрудой парой запряжённых. Комиссар спешился, комотр встал на санях в небольшой рост свой, от крика выгибаясь привычно:

— Лопаты!! Нож!! Плетухи!! Розенберг, головой отвечаешь!!

— Есть, товарищ комотр!

— Молотилин, Рябчик — нож!!

— Есть, нож!

И сильней изогнувшись, на ручные часы глянув:

— Время пошло!!!

И, словно в напоминанье, — первый луч солнца сверкнул на рельсах.

Полотно железной дороги вытянулось в долине между западными и восточными сопками. Западные густы лесом, восточные — лысоваты, редколесны: забористый ветер с океана достаёт.

Отряд сыпанул по насту к железке. Лопаты в снег врезались, плетухи наполнялись, нож молотилинская тройка потянула, снег им загребая.

Пыль снежная на солнце золотом вспыхнула.

Стали полотно засыпать.

— Ровней!! Без комков!! Глаже!! Родней!!

Комотр командовал.

Комиссар, тучный, рослый, кадило запалённое из ящика вытянул, захрустел унтами к полотну железки.

Солнечные рельсы стали снегом заваливать. Ровняли лопатами, оглаживали метлами, чтобы родней лежало. Как бы — ветром нанесло. Комиссар вдоль полотна пошёл, кадилом отмахивая:

— Одоление супостатов, супротивных правде, силе и воле Божьей, победу над врагами пошли нам всем, Господи!

За ним следы мётлами заметали, чтобы чисто было.

А солнышко февральское поднималось, сопки плешивые золотя.

С железкой покончив, развернули-поставили танковые сани, посрубали ёлочки, замаскировали. На мощных санях, шестёркой лошадей тащимых, — китайского танка белая башня. Ёлочки скрыли быстро, только дуло ротово высунулось. 150 мм.

— Заряд!!

Подвёз на маленьких саночках старик Басанец ящик с шестью снарядами — всё, что осталось.

Танкисты — Моняй и Паниток — пушку синим бронебойным зарядили.

Наводчики — Шуха и Прыгун — к приборам приникли.

— Маскировка!!!

Отряд в снег зарылся. Опыт есть. Лошадей с санями — в ельник.

— Тишина!!!

Всё смолкло в долине. Зимние птицы перекликнулись робко. Прошло время.

Ещё прошло время.

И ещё прошло время.

И запыхтел чёрным дымом паровоз. Слева. С востока.

По солнечным лучам:

пых!пых!пых!

И тормозить стал сразу: занос.

— С нами Бог! — Комиссар перекрестился, под снегом ворочаясь. Поезд встал.

— Пли!!!

Выстрел. Точно! Опытные Шуха с Прыгуном — на высоте. Разнесло боевой второй этаж поезда. Башня с пушками прочь отлетела. И сразу —

Второй выстрел: в казарму.

Взрыв.

Точно!

Комотр подосиновиком из снега полез:

— Вперёд, герои УЁ!!!

Комиссар с телом грузным — боровиком:

— С нами Бог, братья!!

Отряд восстал из белого, воздух пылью снежной золотя. И с рёвом — к поезду.

Долго добивать охрану покалеченную не пришлось. Этих и в плен не берут.

И вскоре —

комотр с комиссаром шли делово вдоль цепи партизанской, поезд на мушках держащей.

Партизанский отряд «Уссурийские ёбари» лейтенант-морпех ДР Иван Налимов слепил ещё во время войны из дезертиров, на газе сидящих. Комиссар Богдан Оглоблин, расстриженный за «злостное и рецидивное мужеложество» настоятель церкви Николая Чудотворца в селе Чугуевке, прибился к отряду сразу после Иссык-Кульского мирного договора, положившего Трёхлетней войне конец. Налимов невысокий, худосочный, с редкой бородкой. Оглоблин — человек-гора, широкий, пузатый, борода густая на груди караваем лежит.

Отряд по сопкам обретался, грабя и ебя всех встречных и поперечных. Некоторые из них прибивались к отряду. Проводились также налёты на деревни и поезда, вылазки ночные в города за газом.

Пассажиров всех из вагонов повывели. Ставили — лицом к поезду, руки на вагон.

Подлетели с визгом полозовым командирские розвальни. Комотр взошёл на них, руки вдоль лядащего тела вытянув:

— Товарищи партизаны!!

Замерли все сто двадцать девять с оружием в руках.

— С победой вас!!! Ура!!!

— Ура-а-а-а-а!!!

Понеслось по долине, от сопок отражаясь. Комиссар богатырский, тучный рядом с санями, да и так выше комотра:

— Братия во Христе, православные партизаны! Даровал Господь нам победу снова, ибо правильным путём следуем, на добро опираемся, мировому злу противостоим! С нами Бог!!

— С нами Бог!!!

Командир воздуха морозного в грудь тщедушную набрал:

— Мас-ки!!!

Зашевелилась цепь: оружие — за спину, маски — с пояса.

Надели маски партизаны.

— Засос!!!

Сокровенное, предвкусительное: звук всосанного газа.

Раз!

Два!

Три!

Только три.

За четвёртый всос — изгнание из отряда. Газ — главное УЁ-сокровище. Дорогое во всех смыслах.

— Разде-вай!!!

Сто двадцать девять пар рук в пассажиров вцепились: порты вниз, юбки кверху.

Кто запротивился — тах! тах! тах! — в упор, на месте.

Разговор крутой: три трупа — сразу в отвал.

Остальные — стоят, об поезд оперевшись.

Вскрики — возгласы:

— Ребяты, я беременна!

— Не помеха!

— Я граф Сугробов!

— Это хор-р-рошо!

— Она девочка!

— Детей не ебём! В обоз!

— Не надо, парни!

— Надо, дядя!

— Парни, а вы… в писю?

— Нет, красавица! Повыше!

— Я умру!!

— Хоронить не будем!

— Я денег дам!

— Не в деньгах счастье!

— У меня там рана!

— Затянется!

— Товарищи, я машинист!

— А я часовщик!

— Вы убийцы!!

— Мы, тётя, ёбари!

Адския-я-я-я-я-я!!! Уссурийския!!

Началось.

Сладкий миг, ради которого вся работа боевая, вся жизнь лесная, вся скрытность партизанская, ночные переходы, страдания, холод, мошка, вши, жертвы, раны да лишения.

Парторяд ебёт пассажиров.

Солнце уж всю долину затопило, снег плотный блестит рафинадом, небо голубое, высокое.

Стоны, вскрики, вопли.

И рычание победное.

Возле паровоза на снегу — гуртом сидят лишние, человек двадцать. Ждут очереди.

Командир с комиссаром — к ним.

Пальцами — ты! И ты!

На