реформы, можно надеяться, что Государственная Дума получит, наконец, силу и авторитет для осуществления необходимых стране реформ и правовых гарантий. Сейчас у Государственной Думы нет прочных корней на местах в виде общественных учреждений и организаций, которые бы отражали бы собой истинные устремления и интересы тех классов населения, которые выдвигают и избирают депутатов.
Земская и городская Россия пеклась о кармане своего избирателя. Повышение налогов на городскую недвижимость не могло снискать симпатии в этой среде, также ее не устраивал проект преобразования поземельного налогообложения. Все это не было секретом для Министерства финансов, которое даже не рассчитывало провести через Думу законопроект о передаче оценочного дела от земства правительству. Не надеясь на его благоразумие, октябристы играли на опережение, проводили регулярные «смотры сил». Например, в Москве в феврале 1912 года прошло совещание делегатов 11 городов. Вел его К. Э. Линдеман, человек, близкий к А. И. Гучкову. Он предложил провести аналогичные собрания в Санкт-Петербурге и Екатеринославе.
Совет министров действовал исходя из земского характера Думы. Депутатские ожидания становились фактором правительственной политики. В представительное учреждение вносились инициативы, которые касались проблем местной администрации и самоуправления, торговли и промышленности, образования, всего 133 законопроекта (около 22% от общего числа).
***
«Союз 17 октября» выражал позицию особой социальной среды. Ее представителей было немного, но они многое значили в России. Это был ворчавший, недовольный, своенравный складывавшийся политический класс. Его нельзя было проигнорировать. Он знал это и всячески пользовался этим.
ПАРТИЯ ПРОПАВШЕЙ ГРАМОТЫ
Так называли «Союз 17 октября» его ехидные критики. Октябристы самим названием объединения напоминали всем о Манифесте 17 октября 1905 года: и верховной власти, которая о нем предпочла бы забыть, и избирателю, который уже забыл. В «Союзе 17 октября» превалировала интерпретация Манифеста 17 октября как конституционной хартии, давшей начало новому государственному строю России. При всех различиях во взглядах октябристы соглашались с тем, что перед Россией стояла задача системной модернизации страны с учетом местного климата, социально-политического в том числе.
Авторы программы «Союза 17 октября» исходили из необходимости партнерства власти и общества. Общество получало от правительства гарантии соблюдения прав человека, историческая власть, в свою очередь, получала шанс выжить в пореволюционной России. Вольно или невольно октябристы ссылались на славянофильский опыт. Они хотели скрестить самодержавие с конституцией. По этой причине они были сторонниками так называемой дуалистической монархии, которая смотрелась альтернативой английскому парламентаризму. Россию следовало обустроить по немецкому, а не по британскому образцу. Монархия, отрешенная от каких-либо групповых интересов, способствовала консолидации общества вокруг единых принципов и государственных нужд, удовлетворение которых часто несовместимо с корыстными побуждениями отдельных классов и сословий.
Являясь в народном сознании по-прежнему воплощением государственного единства, служа неразрывной связью преемственно сменяющихся поколений, священным стягом, вокруг которого в минуту грозной опасности собирается народ русский, монархическое начало отныне получает новую историческую миссию величайшей важности. Возвышаясь над бесчисленными частными и местными интересами, над односторонними целями различных классов, сословий, национальностей, партий, монархия именно при настоящих условиях призвана осуществить свое предназначение – явиться умиротворяющим началом в той резкой борьбе, борьбе политической, национальной и социальной, для которой открывается ныне широкий простор провозглашением политической и гражданской свободы.
Делегаты общества – депутаты в этом случае выступали в качестве партнеров администрации, отстаивая интересы своих избирателей. Парламентская процедура принципиально меняла характер политической системы. Она создавала инструментарий общественной экспертизы законопроектов, заметно расширяла круг людей, привлеченных к их разработке и, соответственно, способствовала самоорганизации населения. Представительным учреждениям следовало дать время пустить корни. Было важно, чтобы к ним привыкли, чтобы они стали неотъемлемой частью политического пейзажа. По словам А. И. Гучкова, «выкован молот, который в тяжелой работе пересоздает все условия русской жизни и выкует правовой строй. Мы верим в естественную эволюцию этой новой формы. Рядом с писаной конституцией постепенно нарастает обычное право».
При этом октябристы отрицали необходимость установления прямой ответственности правительства перед Думой. Им казалось, что учреждение парламентаризма английского типа стало бы настоящей авантюрой. Член ЦК партии «Союз 17 октября», известный юрист Л. А. Камаровский писал:
Менее всего применим парламентаризм к России. При громадности ее территории, разнородности населяющих ее и между собой враждующих племен, при искусственно разжигаемой ныне вражде классов, окруженная с востока и с запада могучими империями, Россия нуждается в крепкой и независимой, конечно, действующей в пределах закона монархической власти.
Парламентаризм мог бы возникнуть лишь при наличии развитых партийных структур, которые со всей очевидностью в стране отсутствовали. «Слишком не совершенен наш избирательный закон; очень низок уровень нашего политического сознания и образования; тактика большинства наших партий крайне не терпима и не разборчива». Лишь партии общенационального масштаба могли проводить политику во имя решения государственных, а не частных задач. В условиях России Дума с неизбежностью становилась представительством сословных, имущественных, национальных, конфессиональных интересов. Она отражала бы точку зрения не теоретически сконструированного гражданского, а исторически сложившегося в России общества, а точнее – обществ и корпораций.
Помимо этого, парламентаризм – это нарочитый разрыв со сложившейся в России политической традицией, отказ от эволюционного пути развития в пользу революционных изменений. По словам известного историка (и видного октябриста) В. И. Герье,
Россия по своей исторической формации и преданиям, по своей географической обширности и по своему этнографическому составу, включая в себя народности, ей враждебные, и народности малокультурные, – нуждается в последовательной, твердой внутренней политике, независимо от речей случайных ораторов, от сделок в «кулуарах» и от случайного блока партий; а тем более в настоящее время, когда страна глубоко взволнована не столько политическими идеями, сколько социальными интересами; когда сотни тысяч людей пользуются нравственным расслаблением общества для дикого разбоя, когда сотни интеллигентных людей одержимы эпидемической манией, напоминающей самые темные изуверства религиозного сектантства, манией, проявляющейся в человеческих жертвоприношениях перед кумиром и в диком мученическом самоистреблении. При таких условиях всякое партийное правительство только ухудшило бы дело: в руках крайних партий оно повело бы даже невольно к поощрению иллюзий, к еще большему разгару страстей и содействовало бы всеобщему разложению; в руках же искренних либералов оно оказалось бы бессильным или впало бы в противоречие со своими принципами.
Октябристы рассчитывали найти баланс между новым и старым, между конституцией и самодержавием, между властью и обществом. Уже потом, накануне Первой мировой войны, они признавались себе и другим, что на весы были положены несоразмерные величины, которые нельзя было уравновесить.
Да, попытка октябризма примирить эти две вечно враждовавшие между собою силы – власть и общество – потерпела неудачу, – констатировал А. И.
