Гучков на совещании «Союза 17 октября» в ноябре 1913 года. – Но был ли октябризм ошибкой, исторической ошибкой, которую можно было бы поставить в вину русскому обществу и, в частности, нам, его творцам? Виноваты ли мы в том, что, поддаваясь естественному оптимизму, навеянному на нас эпохой, мы поверили обещаниям власти, облеченным в торжественную форму государственных актов? Наш оптимизм потерпел поражение. Но ведь вся история этих годов есть одна цепь неудач и поражений.
Октябризм – это постепенно угасавший оптимизм пореволюционной России, это была надежда на сотрудничество. В ее основе лежало представление об особом договоре, «заключенном» 17 октября 1905 года и не имевшим аналогов в западноевропейской истории XVII–XVIII веков. Самодержец призвал к общему делу. Соответственно, Манифест был не уступкой или отступлением верховной власти, а актом доброй воли. По словам Гучкова,
октябризм явился молчаливым, но торжественным договором между исторической властью и русским обществом, договором о лояльности, о взаимной лояльности. Манифест 17 октября был, казалось, актом доверия к народу со стороны верховной власти; октябризм явился ответом со стороны народа – ответом веры в верховную власть.
Говоря о «договоре», необходимо иметь в виду его контрагентов. С одной стороны, это верховная власть, с другой – та незначительная часть общества, которая откликнулась на призыв царя и, следовательно, была способна к конструктивному диалогу с властью. Именно она должна была получить решающий голос в представительных учреждениях, которые в противном случае теряли всякий смысл, превращаясь в политическую трибуну для оппозиции. Это объясняло отношение октябристов к избирательному законодательству. В мае 1907 года на II съезде партии П. В. Каменский напомнил слова английского философа и публициста Дж. С. Милля, что
всеобщим выборам должно предшествовать обязательное всеобщее обучение. При условии забвения этого принципа у нас получилась такая картина: в Думу (имеется в виду Дума второго созыва. – К. С.) попали совершенно не те элементы, которые могут быть истинными выразителями населения.
По мнению Гучкова, лишь землевладельческая курия (то есть преимущественно помещики) способна к сознательному выбору, что и предопределяло значение, которое придавалось ее решению. Н. П. Шубинский в интервью «Голосу Москвы» в октябре 1907 года подчеркивал, что сложно было ожидать массового политического участия в стране, учитывая практически тотальную неграмотность населения. Этот факт следовало учитывать всем общественным силам. Конечно, со временем ситуация изменится. Он «видел с годами нарастание образованных классов, способных принять ближайшее участие в государственном устройстве русской жизни, и всегда примыкал к ним».
Имевшиеся ограничения избирательного права признавались вполне естественными, такое было не только в России. Октябристы приводили пример Великобритании, где в 1911 году лишь 7 млн человек (шестая часть населения Британских островов) имели право голоса (без учета жителей колоний, которые по численности в 55 раз превышали совокупное население Англии, Шотландии и Ирландии). В «Союзе 17 октября» считали, что излишняя демократизация избирательного права неминуемо снизила бы работоспособность представительных учреждений. В соответствии с усвоенным прагматизмом октябристы полагали, что введение конституционного режима в стране – не цель «договора», а лишь средство к ее достижению. Цель же – преобразование правового, социального, экономического уклада России. 5 ноября 1906 года П. С. Чистяков, комментируя деятельность Первой Думы, так определял задачи народного представительства: «Стране не нужны были митинги, не агитации она ждала. Ей нужно было дело, она желала творческой работы, а не революции».
Такая нацеленность на результат была несовместима с политическим догматизмом. Определяя свою тактическую линию, договариваясь о возможных союзах, октябристы исходили не из теоретически верных принципов, а из каждодневных задач законотворческой деятельности. По этой причине они были готовы идти на альянс с силами, с которыми не соглашались даже по принципиальным вопросам (например, с правыми).
Если в Думе и в стране снова поднимется штурм против тех прерогатив верховной власти, которые закреплены Основными законами, они (правомонархисты. – К. С.) найдут в нас союзников в отстаивании монархического начала, – объяснял А. И. Гучков однопартийцам 5 ноября 1906 года. – Во всех вопросах, касающихся нашего международного положения, нашего национального величия, тех мировых задач, которые стоят перед нами как великой нацией, мы в них найдем и чуткое понимание исторической миссии нашего отечества, и готовность идти на великие жертвы, – мы найдем это в них, а не в тех кругах, которые безнадежно пропитаны духом космополитизма и которые являются опорой наших радикальных партий.
«Договор» 17 октября 1905 года подразумевал двусторонние обязательства. В противном случае конструктивное взаимодействие с правительством было бы в принципе невозможным. Это позволяло октябристам предъявлять свои требования власти, критически оценивать ее решения. Они считали неприемлемым учреждение Государственного совета от 20 февраля 1906 года, которое предоставляло чрезвычайно широкие полномочия «звездной палате» и вместе с тем сохраняло ее архаичную структуру. Октябристы выступали за расширение бюджетных прав Думы, настаивали на том, чтобы представительные учреждения могли судить министров в случае серьезных должностных нарушений.
Особые требования предъявлялись Совету министров, который должен был напрямую взаимодействовать с депутатским корпусом. Октябристы подчеркивали особое положение представительных учреждений, которые ни в коей мере не подчинялись правительственным чиновникам. «Даже не становясь с правительством в определенную оппозицию, Дума не может никоим образом стать только тенью правительства – чем-то вроде его департамента», – писал Гучков. Законодательное представительство было вправе ожидать от своего основного «партнера» не указаний, а готовности к сотрудничеству. По этой причине «Союз 17 октября» желал видеть
правительство, однородное по своему составу, объединенное общностью целей и ответственное перед законом; [оно] должно положить в основание своих отношений к Государственной думе признание высокого авторитета народного представительства и обеспечение за ним в государственной жизни подобающего значения.
Эти требования были тем более естественны, что «договор» от 17 октября 1905 года представлял собой весьма зыбкий фундамент для дальнейшего развития России. Силы со всех сторон стремились сокрушить его. Конструктивное взаимодействие власти и общества было психологически неприемлемо как для леворадикальных партий, так и для значительной части русской бюрократии. Эти, казалось бы, противоборствующие стороны следовали общей логике и во многом походили друг на друга. Они вели дело к тотальному уничтожению противника, полагаясь на силу и не уважая правовые принципы.
Самовластие, любоначалие, презрение к чужим правам и законности крепко внедрилось во всех слоях русской бюрократии. Тем же духом самовластия и даже самодурства широко пропитано и русское общество сверху донизу. Замашки так называемых «борцов освободительного движения», достаточно всем нам известные, наглядно свидетельствуют, что они не уступают в отношении презрения к правам сограждан самым заскорузлым бюрократам, —
объяснял Ю. Н. Милютин 5 ноября 1906
