что иначе на одном месте собиралось слишком много народу. Обычно сначала хлеб резали «пироги», а потом мы за ними продолжали; либо они резали, а мы фасовали. Антона с его коллегами практически никогда не было, потому что Оксана всегда ставила парня на какую-то другую работу. Но как-то раз его все-таки отправили в хлебный цех, правда, не «на сухари», а на помощь хлебникам-сборщикам.
Как сейчас помню, у Антона была уже не новая рубашка: так-то это и не рубашка вовсе – у нее вырезанное горло и короткие рукава. Его старая форма уже трещала по швам, и даже в некоторых местах, видимо, от постоянных стирок, прохудилась. Не знаю, почему у молодого человека не было новой формы, вроде бы, нам ее выдавали каждые пол года. А, может быть, просто была в стирке…
Так вот, Антон помогал парням: они фасовали хлеб по ящикам. В тот момент он был так сексуален в этой своей старой порванной рубашке с закатанными рукавами и играющими под ней мышцами, что я забыла, где нахожусь. Правда, продолжалось это недолго, их бригаду позвали на планерку, которая проходила аккурат напротив того места, где мы работали с сухарями. Антон стоял ко мне спиной, а я продолжала на него пялиться. Думаю, что после моего взгляда на его рубашке появилось еще пару дырок.
Также «на сухарях» мы общались с коллегами из смежных цехов. Так я познакомилась с девушкой из бригады слоеных булочек – Полиной. У Полины был весьма необычный образ мысли, на все находился ответ и, что самое удивительное, – она не таяла перед чарами Антона. «Хм…интересная девушка», – подумала я.
Как оказалось, наши с Полиной дома находились в одном направлении. Вместе мы шли минут сорок, поэтому в такие моменты между нами не раз завязывалась доверительная беседа. Девушка рассказывала про свою жизнь, про свои увлечения. А как-то раз даже поведала историю, которая едва не вылилась в трагедию: в детстве Полину сбила машина, она получила серьезные травмы, особенно пострадали ноги, и благодарила Бога за то, что осталась жива. После этого случая девушка увлеклась то ли астрологией, то ли нумерологией – все это было необычно и сложно для моего понимания.
Но больше всего мне хотелось выведать у Полины, почему она так равнодушна к Антону? И как-то раз я решилась об этом спросить. На что она выдала мне свою версию о детских психотравмах и недолюбленности молодого человека. Возможно, так оно и было. А, может быть, просто девушке тоже нравился Антон, и она, боясь отказа, придумала для себя такую версию. Кто знает? Тем более что парень, в свое время, конечно, не прошел и мимо Полины.
Выглядела она как девчонка, хотя ей было уже лет двадцать шесть. Русые волосы, серые глаза, большая татуировка на ноге, которая маскировала шрам от аварии – вот то, что приходит мне на ум, когда вспоминаю эту девушку.
Потом у Антона и Полины случился конфликт. Из-за чего какое-то время молодые люди не общались. А позднее я начала замечать, что они уже сидят вместе и мило беседуют, а иногда даже по-дружески спорят. Я была рада видеть, что Полина с Антоном помирились.
Глава 25. Снова посиделки в столовой
Хотя смена заканчивалась в пять утра, но, зачастую, и мы, «булочки», и «пироги», справлялись с работой раньше, и еще полчаса-час сидели в столовой. Признаюсь честно, этого момента я ждала всю смену, и не потому, что хотела отдохнуть и побездельничать. Просто, только в это время, мы могли поговорить с Антоном, не боясь, что нас кто-то одернет. Не каждый день, конечно, такое случалось, потому что молодой человек, как я уже не раз упоминала, был гиперобщителен, и ему хотелось побеседовать буквально со всеми. Мне даже, порой, казалось, что парень не отказался бы от нескольких голов, чтобы общаться с парой человек одновременно. А я, будь моя воля, разговаривала бы только с ним. Но зная эту его особенность, никогда не навязывалась, а ждала, когда молодой человек сам захочет подойти к нашему столику. Как правило, я находилась там не одна: мы консолидировались группами по интересам, так сказать. Иногда Надя или Ира, или обе сразу, бывали «на сиропе» или «на сборке», тогда случались дни, когда я сидела в одиночестве. В один из таких дней мы с Антоном разговорились.
Обычно беседовали о книгах, фильмах, музыке, психологии, обсуждали какие-то новости… Мне вообще-то было все равно, о чем говорить – достаточно того, что Антон находился рядом и смотрел мне в глаза. А делать это, как вы помните, он умел мастерски: его не переглядишь и не смутишь. Думаю еще и потому, что молодой человек, в отличие от меня, не воспринимал происходившее между нами всерьез – для него все было игрой. Я это понимала. И могла выбирать: либо хоть иногда видеть и слышать его (тут как у Пушкина: «Чтоб только слышать ваши речи, Вам слово молвить, и потом / Всё думать, думать об одном / И день и ночь до новой встречи»), либо быть в гордом одиночестве. Я всегда выбирала первое.
Настал период, когда мы часто, чуть ли не каждый день, переписывались в мессенджерах. Мне кажется, Антону это было, порой, в тягость. Я это чувствовала, но не могла заставить себя прекратить переписку. И вот бывали дни, когда парень долго не отвечал. А до этого в цехе, например, я могла заметить, как он общался с какой-нибудь девушкой. И потом, после смены, в пять утра, когда возвращалась домой – бесконечно прокручивала все это в голове…
Кстати, в период моей работы на заводе, я встретила столько рассветов, сколько наверное, не видела за всю жизнь. И вот, иду я в такой рассветный, умиротворенный час, на улице мороз, как и на моей душе – так бывало все внутри сведет, что становилось трудно дышать. Тогда накатывали мысли: «все, он не написал, и больше не напишет, потому что я ему окончательно надоела. А может быть у него появилась девушка? Как вообще у такого парня может не быть девушки? Да у него, наверное, каждую неделю новая… И зачем, скажите на милость, ему я?»
И ревела до самого дома: слезы текли по щекам, на ресницах превращаясь в иней. И давала себе обещание, что возьму себя в руки и больше никогда не буду ничего писать, и вообще забуду его. Но проходил день, другой – Антон что-то отвечал, чаще односложно. И в
