205).
Розенфельд признает, что подобные нарциссические состояния в значительной степени ответственны за состояния тупика в анализе, которые он изучал в своих позднейших работах. В последней книге Розенфельда (Rosenfeld, 1987) ряд его воззрений претерпел изменения: больше внимания стало уделяться травме и особенно тому, как ранняя травматическая ситуация воспроизводится в анализе действиями аналитика. На мой взгляд, Розенфельд, пожалуй, зашел слишком далеко в этом направлении (Steiner, 1989b), но его описание деструктивного нарциссизма служит основой для моего определения понятия патологических организаций личности. Я перечисляю, вслед за другими авторами, те элементы, которые придают этой структуре высокую степень организованности. Патологические организации можно рассматривать как сложные структуры, предназначенные для совладания с проблемой внутренней деструктивности, и изучение Розенфельдом деструктивного нарциссизма значительно продвинуло исследование этого вопроса.
Патологические организации личности
Наверное, было бы проще рассматривать всю литературу по патологическим организациям личности под рубрикой «нарциссические организации», но ряд авторов подчеркивали организованность защитных процессов, описывая по существу сходные психические структуры. Эти авторы стремились избегать термина «нарциссизм» и предпочитали делать акцент на организованности защит, говоря о «защитных» или «патологических» организациях. В то же время они понимали, что такие сложные структуры зависят от патологического расщепления и проективной идентификации, что предполагает использование объектных отношений нарциссического типа. Спиллиус (Spillius, 1988a) переиздает несколько важных работ на эту тему и сопровождает их четким и глубоким комментарием. Я подробнее остановлюсь на нескольких из этих работ, чтобы показать, как они повлияли на мои собственные идеи.
Ривьер (Riviere, 1936) была, вероятно, первым автором, который изучал нарциссические объектные отношения и рассмотрел в них высокоорганизованную структуру, порожденную определенным образом связанными объектами и защитными механизмами. В своем раннем исследовании трудноизлечимых пациентов она занималась преимущественно маниакальными защитами, которые считала результатом нарциссических объектных отношений, подобных тем, что описывал Абрахам (Abraham, 1919). По большей части ее статья посвящена тому, как маниакальные защиты ограждают пациента от отчаяния и душевной боли депрессивной позиции; при этом она особо отмечает организованный характер защит:
«Наблюдения привели меня к заключению, что при ярко выраженном нарциссическом сопротивлении, приводящем к специфическому недостатку понимания и отсутствию терапевтических результатов, это сопротивление по сути является частью высокоорганизованных систем защиты против более или менее бессознательного депрессивного состояния пациента и функционирует как маска и личина для сокрытия последнего» (Riviere, 1936, р. 138).
Здесь Ривьер делает акцент на защите от депрессивных тревог, которая подтверждает прочную связь между манией и депрессией. Ниже я покажу, что патологические организации личности также ограждают пациента от тревог параноидно-шизоидной позиции и действительно могут развиваться прежде всего для того, чтобы справиться с этими более примитивными состояниями. Это ясно видно в случаях, изложенных Сигал (Segal, 1972) и О’Шонесси (O’Shaughnessy, 1981).
Сигал (Segal, 1972) описала патологическую организацию личности, основанную на всемогуществе. Ее пациент не был откровенно психотичным, благодаря, вероятно, обсессивным элементам, составляющим часть его организации, но система бреда, служившая безумным прибежищем, была чрезвычайно психотичной и функционировала как защита от повторения катастрофической ситуации. Хотя у пациента Сигал, несомненно, были отмечены сильные психические нарушения, многие из описываемых ею особенностей организации наблюдаются и у менее больных пациентов.
Этот пациент страдал от тяжелых навязчивых ритуалов и был озабочен своей миссией, а именно обращением людей в христианство, которую он должен был выполнять в высшей степени эффективно. С этой целью он предпринимал ряд действий, называемых им «операциями», которые поддерживали его представление о том, что он гениальный стратег. Операции эти были разнообразными и многочисленными, но все они были направлены против анализа, поскольку аналитик рассматривался как человек, находящийся на стороне реальности, и потому – как угроза «операциям» пациента. Все это можно считать попытками перехода к существованию «в матке» или иногда «в заднице», где у пациента были захватывающие отношения с «магическим отцовским пенисом». Выход из этой ситуации был чреват катастрофой, и Сигал связывает ее с опытом катастрофы в младенчестве, когда вскоре за резким отлучением от груди последовала смерть отца пациента, затем депрессия, а далее – отсутствие матери. Сигал полагает, что эти события вызвали у пациента смертоносные и каннибалистические фантазии и веру в то, что он убил своих родителей, а потому контакт с какими бы то ни было человеческими чувствами любви или зависимости был связан у него с ожиданием катастрофического конца.
В переносе этого пациента господствовали перверсивные аспекты, в частности крайний садизм, обладавший многими элементами описанной Розенфельдом (Rosenfeld, 1971a) нарциссической банды. Например, он говорил своему аналитику «Гитлер знал, как обращаться с вами, люди» таким голосом, что ее мгновенно охватывала ненависть. Кроме того, его жестокость ассоциировалась с фантазийными отношениями с мощными, безжалостными фигурами, с которыми он хотел бы идентифицироваться. Например, десантник, хваставшийся тем, что ради развлечения расстреливал мирных граждан на Кипре из пулемета, стал для пациента объектом восторженного обожания и вожделения. Именно с такого типа партнером он предавался гомосексуальным и мазохистским практикам.
Сигал со своим пациентом узнали его инфантильную самость, которая называлась «малыш Джорджи», однако всякий связанный с нею опыт позитивного переноса подвергался жестокому нападению. Так, пациент убивал травмированных мелких животных, чтобы они не мучились, и это рассматривалось как нападение на инфантильную часть самости. Анализ стал борьбой за спасение этой инфантильной самости от бредовой всемогущей организации. Осознание зависимости приводило к страху катастрофического отлучения, и, когда интерпретация действительно обеспечивала понимание, она вызывала ужасающее ощущение пустоты.
Всемогущая активность пациента по большей части основывалась на необходимости восстановить утраченные объекты и утраченные функции Эго таким образом, который напоминает изложенный Фрейдом случай Шребера (Freud, 1911a). Сигал использует термин «реституция», а не «репарация», поскольку здесь преобладают деструктивные элементы, и вся система была атакой на реальность. Поэтому данная система гораздо больше сосредоточена на параноидно-шизоидной позиции, и элементы любви к объекту и заботы о нем, преобладающие в депрессивной репарации, здесь играют очень малую роль, хотя и не отсутствуют полностью.
Наконец, Сигал указывает на одну черту, характерную для большинства, если не для всех патологических организаций личности, когда она демонстрирует, что организация, созданная, чтобы избежать катастрофы, сама становится хронической катастрофой.
«Именно существование этой системы мешало ему установить контакт с доступными для него аспектами его матери и возобновить какой-то реальный контакт с ней после ее возвращения. <…> Малыш Джорджи и его потенциал к росту были заблокированы не „катастрофой", а бредовой системой, сформированной для предупреждения рецидива катастрофы» (Segal, 1972, р. 400).
О’Шонесси (O’Shaughnessy, 1981), обсуждая менее психотичного, но также временами сильно застрявавшего пациента, дает подробное описание защитной организации, функция которой – ограждать его от контакта и тем самым от тревоги. Она подчеркивает, что
