class="poem">
Поскольку жизнь промчалась, я нынче вспомнить рад
О том как с Величанским ходили в зоосад.
Там Африка рычала и хлопали крыла,
И тихо на скамейке мы пили из горла.
Михаил Синельников. «Воспоминания о поэте Величанском» [247].
В стихах Владимира Кучерявкина крыла оказываются атрибутом собаки:
Вон полетела, захлопав крылами, чужая собака.
Лезет в заборные щели, как мальчик, лихая трава.
И, говоря голосами сгорающих маков,
Широко по полю моя разлеглась голова.
Владимир Кучерявкин. «Когда побежит по полям ненасытная печка…» [248].
Мотивация этого абсурдного образа, впрочем, прозрачна: о собаке говорится, что она полетела, то есть предикат выражен очень активным в языке переносным употреблением глагола полететь – о быстром движении.
Поскольку грамматическими поэтизмами, как и лексическими, обозначаются не предметы или части тела, а идеальные сущности[249], очень показательна десемантизация стилевого слова, например, крыла оказываются осипшими:
Большие мотыли,
мохнатые кудесники, авгуры,
страшилища ночные,
осипшими крылами хлопоча…
В пылу библиотек,
в нетронутых садах макулатуры —
летайте, расшибайтесь!
блаженствуйте на лезвии луча.
Александр Кабанов. «Новый Шекспир» [250].
В алогичном сочетании эпитет осипшими указывает на то, что традиции поэтической образности связывают крыла с пением.
Аксиологическая оппозиция форм крыльев и крыл представлена в таком тексте:
Последний император закурил
И робко вывел дымом на обоях, —
Вначале рухнул Автор, позже – Рим,
И лишь затем любовница обоих.
А под окном знаком до кинолент,
В проекции внезапной как Меркатор,
В полдневный жар терзал коньяк «Дербент»
Последний и, суровый, гладиатор.
Остановившись на шестом глотке,
Как на поэте – смерть, (зрачок – суть боги),
Он выдавил прикладом на песке, —
Я – Ной. Я – спасся. Ной – един во многих.
И крыльев нет, что хуже, чем нет крыл,
Великий дар – лететь не обжигая,
Так гладиатор сферы посетил
И вывел влажным пальцем «дорогая».
Но император, был превыше всех
И был велик, как зритель и дальтоник, —
Он на секунду поднял палец вверх,
Его вонзая в ветхий подоконник.
Дима Мониава. «Последний император закурил…» [251].
Персонажи этого стихотворения император и гладиатор – пациенты психиатрической больницы, мечтающие ее покинуть (в тексте изображены многие современные реалии, он входит в цикл «Стансы к медсестре»). В таком случае строку И крыльев нет, что хуже, чем нет крыл можно понять так: в изображенной ситуации помогли бы реальные крылья, а не условные поэтические «крыла» (Ср. стихотворение А. С. Пушкина «Сижу за решеткой в темнице сырой…» со словами Давай улетим). Д. Мониава в телефонном разговоре подтвердил, что речь идет о психиатрической больнице, согласился с этой версией антитезы, но сказал, что, по его замыслу, форма крыльев относилась к самолету как символу эпохи модерна, уповающего на технический прогресс, а форма крыл как архаическая указывала на христианство. Строку И крыльев нет, что хуже, чем нет крыл Д. Мониава объяснил тем, что опора на технический прогресс менее надежна, чем опора на моральные ценности.
Системная вариантность форм родительного падежа множественного числа слов мужского рода, преимущественно с окончаниями -ов/-ев и нулевым окончанием (типа помидоров – помидор) в современной поэзии побуждает авторов употреблять формы с нулевым окончанием и в тех случаях, когда норма препятствует этому.
При очевидной интертекстуальности формы родительного падежа множественного числа гад (т. е. при отсылке к строке И гад морских подводный ход из стихотворения Пушкина «Пророк») обнаруживается дефразеологизация существительного – изъятие его из устойчивого сочетания гад морских:
В змее реки листов и гад
Водилось много в ней
Восток перетекал в закат
Алей и зеленей
Анри Волохонский. «Дом и река» [252] ;
любезный воздух мой и ты моя вода
и гад заоблачных ненужное летанье
невидимых камней подземная война
все передано мне в удел и пропитанье
Алексей Хвостенко. «Пока переживать сознанию не больно…» [253] ;
И видит глаз – назад, и вверх, и прямо,
и гад подводных, и надводных гад,
и каждой жизни жесткая программа
свершается как будто наугад.
Ирина Знаменская. «Как сохранить фасеточное зренье…» [254].
Влияние пушкинского формоупотребления гад морских настолько велико, что нулевое окончание родительного падежа множественного числа тех слов мужского рода, которые в соответствии с нормой современного русского языка не должны иметь такого окончания, само по себе воспринимается как грамматический поэтизм, употребляемый и с романтическим пафосом, и с иронией:
На черно легли
звёзды – божий пот.
Глянь – в глазах нули,
лодочка плывет.
Чёрная река,
белых бинт замах,
мы на вёслах кар,
сигарет в зубах.
Анджей Иконников-Галицкий. «Слева месяц-мент..» [255].
У матросов нет вопросов,
у поэтов нет ответов.
Есть вопросы у философ,
у ментов и идиотов,
и у ченых, и в суде.
А ответов нет нигде
кроме только в небесах
да у девушек в трусах —
да таких, что без вопросов
отдал жизнь за них Матросов.
Владимир Строчков. «У матросов нет вопросов…» [256] ;
Цезарь едет на войну
целует бледную жену
она играет марш на прялке
и к ней луна плывет русалкой.
Вокруг полки и много шкаф.
Летает время как удав.
Владимир Эрль. «Цезарь на Буцефале» [257] ;
Первый из этой группы примеров содержит немало архаизмов: синтаксический (берег мне), лексический (чело), морфологический (на черно легли), и сочетание белых бинт органично вписывается в этот ряд (при резком контрасте современной лексики с архаической грамматикой). Второй пример представляет собой элемент неообэриутской абсурдистской поэтики с омонимической игрой, сосредоточенной в слове полки, предусматривающем сдвиг ударения: сначала это слово воспринимается как полкú – наименование воинской части, затем как пóлки – обозначение деталей шкафа. Возможно, здесь есть и анаграмматическая отсылка к знаменитой цитате из «Вишневого сада» А. П. Чехова: сочетание много шкаф представляет собой анаграмму обращения Многоуважаемый шкаф.
Можно предположить, что такие формы, как ок, уш фигурируют в поэзии под влиянием традиционного поэтизма крыл, а также нормативных форм ног, рук:
Муравьи:
Середь игл и середь пик
Поскорее разомкните
Ок кукушки карий миг
Анри Волохонский. «Ветеринар бегущий» [258] ;
Я в ванну залег со смаком,
Погрузившись до самых уш.
Надо мной вопросительным знаком
Изгибается тонкий душ.
Юлий Ким. «Я в ванну залег со смаком…» [259].
Обращают на себя внимание и такие тексты, в которых грамматическая форма существительных может быть интерпретирована и как форма единственного числа, и как форма
