множественного числа. Неопределенность грамматической принадлежности формы основана на полисемии флексий:
Дверь открыл – зеркала.
Облак белая чудь.
Деревьев колокола
Раскачиваются чуть.
<…>
И гляжу – облак сед
над скалами возьми
Анджей Иконников-Галицкий. «Дверь открыл – зеркала…» [260] ;
Вот вырвался в поля, осенний, одинокий,
Как листик желтый, оторванный от ветки,
Несется вдаль с протяжным тонким криком,
Блуждает между облак с тонким ликом.
Владимир Кучерявкин. «Когда беснуется в саду автомобиль…» [261] ;
Вчера была погода – нынче снег.
Сегодня шторм облаивает брег —
Назавтра штиль слегка его щекочет.
Вчера я Крез; сегодня грош в обрез;
Вчера давили газ; наутро – трезв,
И лишь похмелье голову морочит!
Юлий Ким. «Когда в печи с трех щепок огонек…» [262].
В примерах из стихов А. Иконникова-Галицкого и В. Кучерявкина слово облак может быть прочитано как традиционный поэтизм в обеих возможных формах: и в именительном падеже мужского рода единственного числа, и в родительном падеже множественного числа с нулевым окончанием. Ю. Ким совмещает те же формы, однако в сочетании грош в обрез актуальной оказывается не традиционно-поэтическая, а, напротив, разговорно-просторечная стилистика – как потенциальной формы родительного падежа с нулевым окончанием, так и метонимическим единственным числом в сужающей синекдохе. И если семантика числа при описании облака или облаков оказывается нерелевантной (точнее, неразличение количества входит в художественный образ), то при употреблении слова грош неизвестно, в каком числе автор изображает комическую ситуацию: персонаж говорит о недостатке денег, а количество их указывает невразумительно. Поверхностная мотивация может быть связана со строкой И лишь похмелье голову морочит, более глубокая – с размышлением персонажа об изменчивости сущностей и о бренности жизни.
Грамматическая омонимия форм единственного и множественного числа иногда определяется интертекстуальностью поэтического слова, например:
Се возвращается блудливый сукин сын
туда, туда, в страну родных осин,
где племена к востоку от Ильменя
все делят шкуру неубитого пельменя.
*
Он возвращается, стопы его болят,
вся речь его чужой пропахла речью,
он возвращается, встают ему навстречу
тьма – лес – топь блат.
Лев Лосев. «Се возвращается блудливый сукин сын…» [263].
В этих стихах профессионального филолога наиболее вероятно художественное представление слова лес одновременно именительным падежом единственного и архаическим родительным множественного числа с нулевым окончанием. Однако совмещенная грамматическая омонимия замаскирована двойной синтаксической отнесенностью, допускающей и синкретическое, и альтернативное прочтение: слово лес как именительный падеж читается в ряду номинативов тьма – лес – топь, а как родительный – в параллелизме с генитивной конструкцией топь блат (ср. строку Пушкина Из тьмы лесов, из топи блат из поэмы «Медный всадник»). Грамматическая двойственность иконически воспроизводит не только непроходимость лесов и болот, но и затрудненность, к которой блудный сын может воспринять родной язык через чужую речь.
Языковая игра с формами множественного числа мухоморов – мухомор содержится в стихотворении Александра Левина «Мы грибоеды». Подробный анализ этого стихотворения см. в главе 3 «Категория одушевленности и объектный генитив».
Большинство системно, но не нормативно вариантных форм существительных отражают разную для современного литературного языка степень архаичности этих форм. Некоторые поэты создают резкий стилистический контраст между современной лексикой и древнерусской грамматикой:
И опять в трудах бухгалтер,
по сбербанкам пробегая
с многоумными бумаги
и с наличными купюры.
И опять в трудах бухгалтер,
по налоговым летая
с толстомясыми отчёты
и журналами учётов.
Александр Левин. «Посленовогоднее» [264] ;
Плачут бедные хрестьянове,
а над ними ходят тучею,
ходят тучею татарове,
на конях своих посиживают,
ус свой масляный поглаживают,
брóней новой похваляются,
лютой плеткою поигрывают.
Насмехаются татарове:
– Где же ваши-де защитнички,
где служилые боярове,
удалые воеводове
да несметные солдатове?
Али рати ваши грозныя
нас, татаровей, увидемши
по оврагам схоронилися,
по уделам разбежалися
да под лавками попрятались?
Али ваши богатырове
все в Америку уехамши?
Александр Левин. «Сказ о коте Пбоюле и государевом Инсекторе» [265] ;
Не умолкну ради
Я такого Петьки,
Вознесу я Петькови
Всякую хвалу.
Ах как хорошо, что
У меня есть Петька!
До чего же, Петька,
Я тебя лублу!
<…>
Ну-ка, ну-ка, Петька,
Ты давай ответь-ка,
Спой нам песню, Петька
Петька-Петушок!
Псой Короленко. «Петька» [266] ;
Вот
Прибыл Паровоз.
И к перонови подходить,
Сыз вагонови выходить —
Кто?
Выходить – кто?
Псой Короленко. «Паровоз» [267] ;
В завершающем тазу
у!
утопили мы козу
у!
<…>
Тут приехали в теле-
ге
хитромудрые страте–
ге
и один из них достал
то чем пятый перестал
И восстала из таза (ей-богу правда!)
и восстала из таза (ну это ж надо!)
и восстала из таза
обновлённая коза.
Александр Левин. «В завершающем тазу…» [268] ;
Пицунда Гагры Лыхны Гудаута
Здесь вся земля замешана на свете
и пении – и радостью прогрета
Здесь древоцерквовиноградохрамхурьма
переплела все души и дома —
и далеко внизу – бус, красовид и мы…
Здесь плавают курлы, дракони и грома —
Кавказия.
Генрих Сапгир. «Хрст и самарянка» / «Генрих Буфарёв. Терцихи» [269].
Итак, современная поэзия во многом отражает языковую динамику, находя ресурсы поэтической выразительности и в истории языка, и в тенденциях его развития. При этом конфликт между парадигматикой и синтагматикой чаще всего решается в пользу парадигматики. Синтагматическое давление в наибольшей степени определяется интертекстуальным аспектом формоупотребления, однако и в этом случае отсылкой к произведениям классической поэзии является не столько словоформа, сколько падежное окончание, отделенное от цитатного словоупотребления. Поэты активно используют системную вариантность форм, преодолевая их денотативную отнесенность, стилистические и лексические ограничения формоупотребления и формообразования, фразеологическую связанность вариантов, преобразуют стилистическую дифференциацию вариантов в семантическую.
История грамматики во многом определяется конкуренцией возможных форм, и современная поэзия наглядно демонстрирует такую конкуренцию. Возможность художественной мотивации вариантов способствует их востребованности, а следовательно, и сохранению в языке.
ГЛАВА 3. КАТЕГОРИЯ ОДУШЕВЛЕННОСТИ И ОБЪЕКТНЫЙ ГЕНИТИВ
Что говорить про вольный дух свечей —
все подлежим их ворожбе и сглазу.
Иль неодушевленных нет вещей,
Иль мне они не встретились ни разу.
Белла Ахмадулина
Современные поэты извлекают художественный смысл из таких свойств категории одушевленности-неодушевленности, как ее противоречивость,
