конь, а с ним и солдаты,
И бегут, закрыв глаза, раскосые орды.
Скатерть-самобранка белой Сибири
Зацепилась за саблю и несется куда-то.
Много крови пролили очи родителев наших,
А мы уж не плачем – рождаемся сразу старше,
Белой пеной исходят наши глаза.
Елена Шварц. «Смутные строфы» [231] ;
Как на наших на соседев
напал целый рой медведев!
Александр Левин. «Вот ужас!» [232] ;
Много всяческих деревьев возвращается с кочевьев,
возвращается с леченьев после многих приключеньев
Александр Левин. «Буколюшки на переезд с дачи» [233] ;
Всю ночь в корзине мерзли дикобразы
Без одеялов и продуктов без…
А мимо них неслись не то КамАЗы,
Не то машины марки «Мерседес».
Тим Собакин. «Дикобразы» [234] ;
Небо превращалось в море,
по нему бежали рыбы,
а за ними, как смешные,
прыгали вовсю линкоры,
у линкоров зубы взрывов,
пушки очень воронены,
флаги разных государствов,
а матросы все в пижамах.
Давид Паташинский. «скафка» [235].
В некоторых текстах представлены разные системно вариантные формы существительных. Например, у Тима Собакина варьируются формы мух и мухов, а окончание -ов получает и слово уши (вероятнее, ухи):
Выправив тело и дух,
Вспомнив ромашку и клевер
Стаи упитанных мух
Вновь потянулись на север.
Чтобы, тревожа досуг,
Нежно жужжать возле ухов,
Чтобы маханием рук
Мы отбивались от мухов.
Тим Собакин. «Перелетные мухи» [236].
Марина Матвеева ставит рядом формы мужского и женского рода с ненормативными окончаниями:
Нет повести печальнее на свете,
чем повесть об ущербности в поэте,
но нет на свете веселей историй,
чем о преодолении которой.
О распрямленье словом и поступком —
коротких ножков, кривоватых зубков,
помятой рожи, ростика пигмея —
мужчине, женщине – переполненья…
души, конечно же. Чего же боле?
И всякой прочей развесёлой боли.
Марина Матвеева. «Нет повести печальнее на свете…» [237].
Современная поэзия в большом количестве контекстов демонстрирует вариантные окончания именительного падежа слов мужского рода. Собственно, традиция обращать внимание на эти варианты начинается, по-видимому, со стихотворения М. В. Ломоносова «Искусные певцы всегда в напевах тщатся…» со строками
В музыке что распев, то над словами сила;
Природа нас блюсти закон сей научила.
Без силы бéреги, но с силой берегá
И снéги без нея мы говорим снегá;
Довольно кажут нам толь ясныя доводы,
Что ищет наш язык везде от И свободы.
М. В. Ломоносов. «Искусные певцы всегда в напевах тщатся…» [238].
Самый известный пример рефлексии на эту тему во второй половине ХХ века – строки Владимира Высоцкого:
Мы говорим не «штормы», а «шторма» —
Слова выходят коротки и смачны:
«Ветра» – не «ветры» – сводят нас с ума,
Из палуб выкорчевывая мачты.
Владимир Высоцкий. «Мы говорим не „штормы“, а „шторма“…» [239].
Александр Левин противопоставляет грамматические варианты множественного числа слов в таком контексте:
Мы садимся в наш автобус,
собираемся поехать.
Тут кондýкторы приходят,
а потом кондукторá
И кондýкторы нас просят:
«Проездные предъявляйте!»,
а кондукторá велят нам:
«Оплатите за проезд!»
<…>
Повезут ли нас шофёры
до метро без остановок,
или высадят в канаву
удалые шоферá?
Александр Левин. «Мы садимся в наш автобус…» [240].
В этом случае контраст между элементами социального просторечия и литературной нормы не просто семантизируется: кондукторы и кондукторá, шофёры и шоферá оказываются разными персонажами, они не только по-разному говорят, но и по-разному ведут себя. Эти различия и формируют сюжет стихотворения. Но антитеза форм представлена не в речи персонажей, а в речи наблюдателей, которым свойственна языковая рефлексия. Иными словами, в стихотворении обнаруживается лексикализация падежно-акцентологических вариантов[241].
А у Евгения Сабурова находим:
Пока не вернусь я гиппопотамом
к маленькой миленькой девочке Лизке,
пока я играю крестами, листами
и хлопочу над сосиской,
я не достоин свободы. А когда?
Когда я достоин свободы?
Ерунду уносят года.
Всё остальное – годы.
Евгений Сабуров. «Пока не вернусь я к истокам любви…» [242].
Вероятно, здесь обозначена аксиологическая антитеза: строка Ерунду уносят года сообщает о времени жизни человека. Чем он становится старше, тем меньше помнит ерунду. А в строке Всё остальное – годы говорится о разрушительном времени вообще.
Вариантность таких окончаний часто связана с активным употреблением традиционных поэтизмов типа крыла, плеча.
Поэты вносят грамматические поэтизмы в бытовой контекст, отказываясь от их привычной денотативной отнесенности, тем самым они уравнивают высокое с обыденным:
Я думала, что выручит повадка:
поскрипывать пером о сём о том,
не помня, где Эллада, где палата,
плеча одев в халат или в хитон.
Белла Ахмадулина. «Закрытие тетради» [243] ;
Лечу к тебе, теряя тапки, раскрыв куриные крыла, –
проснулся?! Нет, глаза закрыты, и щеки, улыбнувшись, спят…
Как будто ты еще в утробе, зерном проклюнувшимся сквозь
ночную тьму земли прогретой, растешь, растешь, растешь, растешь…
<…>
Позволь сменить пеленки, о, задумчивый и элегичный!
Надя Делаланд. «Лечу к тебе, теряя тапки, раскрыв куриные крыла…» [244].
Формы плеча, крыла, в прошлом формы двойственного числа, утвердились в поэзии сначала как поэтические вольности, а затем – уже как поэтизмы – стали обозначать символические понятия[245] подобно словам типа чело, очи, уста. У Беллы Ахмадулиной речь идет о поэтическом вдохновении, сначала в иронично-сниженной стилистике (поскрипывать пером о сём о том), а затем – в поддержку мифа о поэте как безумце – в системе контрастов (не помня, где Эллада, где палата, / плеча одев в халат или в хитон). В таком контексте форма плеча, обозначая и телесную предметность, и символ богатырской силы, оказывается точкой пересечения контрастных образов. Надя Делаланд пишет о том, как мать спешит к младенцу. Сочетание куриные крыла, представляя мать наседкой, погруженной в быт, в то же время уравнивает это состояние с поэтическим вдохновением, не случайно младенец назван элегичным.
В стихах других поэтов крыла оказываются у комаров, у моли, мотылей, самолета. Типична ситуация стилистического контраста между грамматическим поэтизмом и сниженной лексикой контекста:
– Где ты, где ты, друг бесценный?
Словно моль над пыльной сценой,
Нагло выпучив крыла,
Ты паришь, чужой, обсценный,
Ангел смерти, но не зла.
Полина Барскова. «Ангел Юго-Западного Крыла, или Исцеление» [246] ;
