дремали многоэтажные здания.
Опять качался и скрипел фонарь, и свет его скользил по снеговому конусу. Опять кисловатым и едким дымом тянуло от цинкового завода. И каждый звук на морозе становился резким и громким.
— Заело! — раздраженно сказал Митя.
— Встала чего-то холера! — ответил машинист, спрыгивая на снег с железной подножки.
По узкому трапу Митя забрался в кабину, в электрический отсек. Предохранители, похожие на снаряды автоматической пушки, выстроились рядами в медных зажимах. Пока Митя доставал контрольный индикатор, перезаряжал сгоревший предохранитель, руки замлели. Согнувшись, Митя вылез из отсека, с трудом приподнял веки с заиндевевшими ресницами.
— Давай, товарищ! — устало сказал машинисту.
Легко поднялся транспортер, и скрежет тросов был теперь не озлобленным, а упрямым, четким. Машинист улыбался за мутным оконцем. И Митя почувствовал, что машина пойдет, теперь действительно пойдет. Он спрыгнул на снег и не оглядываясь побежал обледенелой неровной дорогой. Главный корпус в клубах тумана и пара словно плыл на него.
В дверях машинного зала Митя столкнулся с Федором. Полугоров был в ватнике, сапогах.
— Куда, Фигура? — остановил Дмитрий Друга.
— Ого! — обрадовался Федор. — Закончил там? Мы думали умер… Половина смены прошла.
— А ты на выручку? Спасибо! Это когда я уже ноги-руки отморозил? И в таком виде собрался на РПМ? Да ты бы и не дошел до машины. Мороз!
— Ну, всё, что ли, в порядке?
— Порядочек! Пошли, Федя.
На монтерском пункте Василий Иванович заполнял журнал. Казалось, что он и не вставал со стула, удобно положив острые локти на закапанное чернилами стекло.
Митя опустился на деревянный диван. Мерно, успокаивающе шумели машины в зале. Тепло обволакивало тело и уносило Митю на упругих и ласковых волнах.
— Вчера, значит, — рассказывал Федор, — комендант Опухтин на Радия напустился. Радий спешил и на дверях написал Любе Лебедевой химическим карандашом: «Люба, купил билеты, жди в девять».
— Это комсорг-то? — нехотя рассмеялся Митя. — Что другим, спрашивается, делать?
— Опухтин так и сказал! — оживился Федор. — Так именно и сказал: «Что же другим тогда делать?»
К Мите возвращалась его непоседливость. Он открыл глаза, сел ровнее и сказал:
— Василий Иванович, меня хотят председателем быткомиссии выбрать. Всему общежитию на потеху.
— И выберут!
— Тогда я стану на всех дверях писать химическим карандашом. Я вам покажу! У меня все будете бегать на физзарядку. Вот так! — Он выбежал на середину монтерского и поднял руки. — Шестнадцать тактов начинай! Раз!
— Порядок комендант любит, — усмехнулся Василий Иванович.
— Надоедливый немного, — и Дмитрий передразнил. — «Почему окурки из пепельницы не выбрасываете?»
В бетонированном распределительном устройстве за котлами стояла сухая опаляющая жара. Митя с Федором подметали швабрами пыль цементного пола. Масляные разъединители и красные медные ножи рубильников были забраны сетками. Они примолкли, но чувствовалась в этом видимом покое скрытая сила. Стоит протянуть руку в сторону медных шин — и оживет спрятанная в них молния, ударит искра.
Из распределительного устройства Митя направился к шестому котлу — перегорела лампочка. Там держалась та же давящая жара.
У центрального пульта в котельном цехе Митя напился холодной соленой газировки и вдруг, оглядывая безлюдный восьмидесятиметровый пролет, почувствовал себя словно дома: так хорошо стало ему.
Василия Ивановича вызвали на щит управления. Митя устроился на его место и задремал. Перед глазами вырастал снежный конус и фонарь, раскачиваемый ветром. Свистел пар. Пламя шуршало за стенками котла. Аля была рядом с ним, и Митя пытался расслышать, что говорит она.
— Митя! — толкал его Федор. — Очнись. Сядь прямо.
— А! Мы сейчас, жуть дело. Я же не сплю, не толкай.
И опять перед глазами маячил задранный транспортер РПМ, и машинист, улыбаясь сквозь мутные стекла, кричал: «Проснись, Митька, а то Василий Иванович, по шее надает!»
— Спит? — спросил старший монтер, переступая через порог.
— Дремлет! Устал, — ответил Федор.
— Чтоб не дремал, пусть сбегает на первую очередь углеподачи и поставит моторы под напряжение.
— Что же, Василий Иванович, — встряхнулся Митя, — снова на мороз?
— Зато сон как рукой снимет.
Василий Иванович делал пометки в журнале. Вахта кончалась. В машинном зале появлялись дежурные новой смены, В оконных пролетах голубел осторожный рассвет. Широким хозяйским шагом двигался Павел Павлович Вахрушев. Без пятнадцати минут восемь он вошел на монтерский, чтобы прочитать рапорт ночной вахты.
ГРАФИК
Необычайное собрание в кабинете Вахрушева подходило к концу.
Павел Павлович, надев очки, извлек из ящика письменного стола толстую пачку листов.
— Вот, — сказал хмуро и поднял пачку над головой. — Вот, потрудитесь догадаться, что это. Это заявления на отпуск. Их пятьдесят. Говорит вам что-нибудь цифра: пятьдесят?!
Все молчали. Их собралось не меньше тридцати человек. Они пришли от рабочих мест в комбинезонах, куртках, халатах, заняли в кабинете стулья и диван. В их молчании было недоверие к словам начальника.
— Товарищи, рассудите сами, — говорил Вахрушев. — Если все уйдут в отпуск, — он потряс листами, — то, черт возьми, кто будет работать.
Молчание становилось недобрым.
— Разрешите! — монтер Егоров встал с дивана. — Раньше я честно ходил на техучебу. Она для работы и вообще обязательна. А мне сказали, что сознательность моя равна нулю. А комсорг сказал, что не вижу горизонты. Должен среднюю школу кончить. Он вечно горизонтами глаза колет!
— Давай короче! — посоветовали Егорову.
Он не смутился.
— Я в восьмой класс хожу, меня тоже интересует, как дальше с отпусками на экзамены будет.
— Не тяни время! — опять посоветовали ему. — Кончай!
— Егоров, — мирно сказал Вахрушев, — выслушаю тебя, когда будешь учиться в техникуме.
— Да! — запальчиво ответил Егоров. — Я не за себя — за людей! Сначала агитировали: все должны учиться, а как людям отпуска давать — так нет!
— Павел Павлович! — крикнула от окна обмотчица Мая Зотова. — Вы нарушаете постановление правительства! Просто не имеете права не подписывать заявления. У меня ребенок. Знаете, как институт мне достается?
— Конечно! — забасил сварщик Петров. — Надо как-то решать вопрос.
— Может, другие цехи помогут? — осторожно предложил Радий Бушмелев.
— Другие не помогут, товарищи, — ответил Вахрушев. — В других цехах те же заботы.
— Что же делать? — спросила Люба Лебедева.
— Правительство, выходит, пишет законы, а на местах не выполняют? — басил Петров.
— Будем жаловаться в партком, Павел Павлович! — крикнула Мая Зотова. — Так нельзя в конце концов.
Вахрушев понимал, что так нельзя. Но шесть лет тому назад, когда в цехе студентов-рабочих было меньше десяти, он предоставлял им отпуска во время сессии, следил, чтобы не загружали общественной работой, старался организовывать консультации, когда готовили они дипломные работы. Вахрушев наказывал тех, кто на половине пути бросал учебу. И вот произошло то, что показалось бы невероятным шесть лет назад.
— Когда меня агитировали, что говорили? —
