Надя услышала короткий смешок:
– Как вы относитесь к современным танцам, мадемуазель Фейгельман… – она крикнула:
– Просто Дора, доктор Эйриксен! Отлично отношусь… – он закружил ее по столовой:
– Тогда и вы меня называйте по имени, здесь не научный семинар! Меня зовут Инге…
Надя рассмеялась:
– Хорошо, мистер Инге… – доктор Эйриксен отозвался:
– Можно обойтись и без мистера, Дора… – Надя внезапно подумала:
– Если бы… если бы мы встретились в другом месте, в другое время, если бы он не был женат… – на глаза навернулись слезы:
– Все могло бы быть по-другому. Правильно пел Пресли, some things are meant to be. Но мы с ним, то есть с Инге, никогда больше не увидимся. Мне надо думать об Ане с Павлом, надо сделать то, что хочет от меня Комитет… – Наде стало жалко себя:
– Они никогда не позволят мне любить. Я ловушка для нужных людей, подстилка, на которой, как говорится, негде пробы ставить… – девушка разозлилась:
– Пошли они к черту. Над моей душой и телом они не властны. Не случится никакого ребенка, я не позволю им играть мной, словно куклой… – она откинула назад растрепавшиеся волосы. Темные глаза сверкали золотом в свете свечей. Девушка легко дышала, белые щеки немного раскраснелись:
– Оставь, прекрати, – велел себе Инге, – она на задании, ей надо залучить меня в постель. Русские собираются сделать фотографии, чтобы потом меня шантажировать. В Норвегии они поняли, что не на того напали. Сейчас я им об этом напомню… – встряхнув головой, девушка крикнула, по-английски:
– Перерыв в танцах! Я вам спою, товарищи, как положено на вечеринке… – переждав веселый шум, она зацокала каблуками к столу, где стояла гитара:
– Прекрати, – Инге попытался отвести от нее взгляд, – не смей и думать о таком… – закинув ногу на ногу, взяв инструмент, она склонила к грифу неожиданно серьезное, совсем юное лицо. Длинные пальцы пробежали по струнам, она помолчала:
– Английская народная песня, товарищи, Ярмарка в Скарборо… – Инге узнал мелодию:
– Покойный дядя Джон любил эту песню, Маленький Джон тоже хорошо ее играет… – сильный голос бился среди стен столовой, словно птица, случайно вспорхнувшая в комнату:
– Then he’ll be a true love of mine… – прислонившись к подоконнику, Инге, не глядя, осушил подвернувшийся под руку стакан с выпивкой:
– Не смей, – повторил он себе, – не смей.
Узкая лестница вела с пятого этажа аспирантского общежития к железной двери на крышу, прочно закрытой на глухой засов. Площадку освещала тусклая лампа, забранная в толстую решетку. На беленой стене висел пожарный щит, с огнетушителем, ведром и багром. Рядом комендант водрузил предостерегающую табличку: «Не курить! Не сорить!».
Аспиранты, притащившие на площадку продавленное кресло, не делали ни того, ни другого:
– Курят в банку и по очереди… – Инге вдохнул витавший над площадкой сладковатый запашок, – а сорят в пакет…
Кроме кресла, на площадке нашелся рассохшийся, пестрящий следами от сигарет лакированный столик. Мебель принесли прямиком с помойки по соседству с общежитием. В Академгородке не существовало старых домов. Аспирантские квартирки обставили тонконогой, современной мебелью. Кресло и столик выбросили из какого-то академического института:
– Вещи довоенного качества, – понял Инге, – наверное, институт привез обстановку из Новосибирска, но постепенно заменяет мебель на новую…
На площадке покуривали травку, сюда сбегали после ссор с женами или мужьями, здесь зачастую обсуждали и рабочие проблемы. Вентиляционное окошечко под потолком давно лишилось решетки. По спине пробегал зябкий холодок.
Товарищ Фейгельман, Дора, или амурский соловей, как назвал девушку кто-то из физиков, накинула на невесомый шелк платья мужской пиджак. Аккуратная укладка потеряла лоск, тушь размазалась вокруг больших глаз. Она сколола локоны на затылке давешней золотистой ракетой на длинной шпильке. Булькнула водка, Инге услышал недовольный голос:
– Надо было брать не три бутылки, а ящик… – парень икнул, – все равно банкет оплачен Академией. В столовой продадут из-под полы оставшуюся выпивку…
Ребята просили вышедшую в зал заведующую не захлопывать двери:
– Танцы закончились, – сказал парень, – мы посидим, поговорим. Убирайте столы, вы нас и не заметите… – женщина покачала укрытой поварским колпаком головой:
– Не положено. В приказе сказано завершить банкет до полуночи, а сейчас половина первого… – она указала на большие часы, – пора по домам, молодежь… – кто-то из ребят шепнул Инге:
– У нас есть одно местечко в общежитии, о нем знают только свои. Дора пойдет с нами, она захватит гитару… – девушка пела русские романсы, «Бесаме мучо», песенки из популярных кинофильмов:
– Ее осаждают аспиранты, – хмуро подумал Инге, – может быть, она действительно артистка, то есть будущая… – в очередной раз танцуя с девушкой, он поинтересовался, не видела ли Дора в Новосибирске его свояка:
– Мы женаты на сестрах, – объяснил Инге, – то есть на приемных сестрах, но все равно мы близкая родня… – Дора прохладно ответила:
– После банкета я с маэстро больше не встречалась. У нас шли шефские концерты в области, мы не заглядывали в Новосибирск… – Инге было подумал попросить Дору заняться поисками Марты Журавлевой:
– Совсем с ума сошел… – оборвал себя он, – ей нельзя доверять, ее сюда прислал Комитет, как медовую ловушку… – Инге ловил на себе пристальный взгляд девушки:
– Так называемая Дора с меня глаз не сводит, следит за мной… – он дернул щекой, – и сюда она потащилась из-за меня… – один из обитателей общежития принес стаканы:
– Мы часто завершаем здесь семинары и конференции, – смешливо пояснил молодой кандидат наук, – кафедры и лаборатории режимные объекты, где запрещено торчать в нерабочее время, а дома у нас семьи. Не каждой жене по душе выпивка и песни под гитару… – Инге понял, что кроме Доры, других девушек на площадке нет:
– Неудобно, – подумал он, – ребята могут заметить, что она на меня уставилась… – пухлые губы цвета спелых ягод задрожали. Она затянулась услужливо поднесенной кем-то сигаретой:
– То есть косяком, – поправил себя Инге, – мы с Сабиной тоже покуриваем, но не на людях. Адель вряд ли такое делает, она очень осторожна. Однако Тупица парень лихой. Не удивлюсь, если он и гашиш с героином пробовал. В его положении ему достаточно щелкнуть пальцами и наркотики принесут на серебряном блюде… – зная, как работает свояк, Инге, впрочем, сомневался, что у Генрика найдется время на подобные развлечения:
– Кроме музыки, у него ничего больше в жизни нет. Адель играет у них вторую скрипку. Она всего лишь талантлива, а Генрик гений, несмотря на его молодость… – выпустив дымок, она поморщилась:
– Я спою новую песню… – ее голос стал далеким, отстраненным, – слова написал молодой московский актер, музыка тоже его. Песня о зоне… – девушка перешла на английский язык:
– Знаете, что такое зона, Инге… – он коротко кивнул:
– Тюрьма, то есть колония, лагерь… – в ее глазах отражался свет зарешеченной лампочки:
– Я родилась в тех краях, – одними губами сказала Дора, – моя мать была заключенной, мой отец ее охранял… – Надя словно шла по тонкому льду:
– Доносчика здесь нет, – с облегчением подумала она, – но я не знаю, один ли он такой среди физиков, или есть кто-то еще. Надо быть очень внимательной. Но зачем я это сказала, – она сглотнула, – ему… Инге, все равно, кто я такая. Он считает меня подсадной уткой, он ни на грош мне не верит… – ей почудилось, что голубые глаза немного смягчились:
– Никто, кроме него, кажется, ничего и не разобрал… – ребята галдели, передавая по кругу стаканы водки и трехлитровую банку томатного сока, – а он, может быть, теперь поймет, что я не та, кого меня заставили играть…
Песню Надя услышала прошлым месяцем, на многолюдной вечеринке в бараке, в Лианозово. Девушка приехала к обосновавшемуся там художнику, другу Неизвестного, чтобы договориться о позировании:
– Я хотела
