Гибель Сахрауи превратила Францию и несколько миллионов ее жителей алжирского происхождения в заложников джихадизма, который пересек Средиземное море и создал себе плацдарм в Европе. Это убийство стало для следующего поколения террористов определяющим в тактике отбора новых жертв. Такие местные исламистские объединения, как Союз исламских организаций Франции (СИОФ, близкий «Братьям-мусульманам»), считали Францию землей ислама (дар аль-ислам) для проживавших там мусульман (что исключало любые военные действия на ее территории). Но активисты ВИГ превратили страну в «землю войны» (дар аль-харб), на которой были допустимы джихад и пролитие крови неверных и отступников. Жертвами терактов, в том числе на транспорте (те же методы будут использоваться в Мадриде в марте 2004 года и Лондоне в июле 2005 года), становились случайные пассажиры. Но ожидаемых результатов это не дало. Французские алжирцы в массе своей остались индифферентными к происходящему. Местные «отцы семейств», в те годы еще оказывавшие сильное влияние на дела общины, отмежевались от смутьянов, ставивших под угрозу так дорого им доставшуюся интеграцию во французское общество. И скрывавшийся в лесах Келькаль был застрелен жандармами как затравленный зверь, поскольку обеспечить его отход на заранее подготовленные позиции было некому.
Французское правительство заняло более жесткую позицию по отношению к исламистскому терроризму, а значительные средства, выделенные спецслужбам, повысили эффективность их работы. За 16 лет на территории Франции не произойдет ни одного теракта (за исключением готовившейся в Рубе акции, о которой ниже) благодаря успешному сбору данных о террористических сетях. Но, пока французские спецслужбы продолжали действовать по отработанной схеме, джихадисты работали над сменой тактики. И разбудили почивавших на лаврах слуг закона только выстрелы Мохаммеда Мера, прогремевшие в марте 2012 года.
Бесплодный джихад в Египте (1992–1997) и Боснии (1992–1995)
В том же 1992 году, когда начался алжирский джихад, Египет и Босния также познакомились с этой формой гражданской войны. Познакомились, впрочем, при различных обстоятельствах. В Египте, мусульманской стране с первых дней ислама, сохранялось христианское меньшинство, копты. Преследования джихадистов и проклятия салафитов в последние полвека все больше отравляли их существование. Каир также мог гордиться наличием престижного учебного заведения – Исламского университета «аль-Азхар», пусть даже аура этого имени несколько померкла из-за государственного контроля над ним. Финансовые возможности салафитов, получающих миллионы нефтедолларов от стран Аравийского полуострова, сделали университет зависимым от этой идеологии, которую разделяло множество его студентов и преподавателей. Босния, напротив, приняла ислам не так давно, после того как в XVI веке началось завоевание Балканского полуострова Османской империей. Мусульмане всегда были здесь меньшинством. Мало кто в мусульманском мире вообще знал о том, что в этом краю живут их единоверцы, к тому же с исконно европейскими корнями и славянского происхождения. Все изменилось с 1991 года, когда гражданская война начала раздирать бывшую Югославию на части, вновь подвергая ее насильственной «балканизации» (балканизация – распад большого государства с федеративным устройством на несколько меньших, часто враждебных друг другу. – Прим. пер.). Внезапное обретение политической «исламской идентичности» ранее равнодушным к религии народом стигматизировало боснийцев в глазах их врагов-сербов. С другой стороны, на это демонстративно обратили внимание те, кто был заинтересован в развитии процессов исламизации во всем мире, и Босния, по сути, стала заложницей ирано-саудовского конфликта.
Оба джихада, и египетский и балканский, оказались неудачными, но имели серьезные отдаленные последствия. Египетский исламизм, несмотря на поражение его военного крыла в 1997 году, стал главной оппозиционной силой режиму Мубарака. Затем он выиграл первые после революционных событий 2010–2012 годов президентские выборы, но вскоре был раздавлен репрессиями. Боснийский исламизм, напротив, утратил свое символическое значение по окончании в декабре 1995 года боевых действий. Впрочем, он в очень большой мере способствовал укреплению джихадистов в вере в то, что Европа – земля ислама, за которую нужно вести войну до победного конца. Последний после смерти Халеда Келькаля теракт, готовившийся во Франции девяностых, в агломерации Лилль-Рубе, планировали осуществить перешедшие в ислам террористы, вернувшиеся как раз из Боснии.
После того как в апреле 1992 года Кабул перешел в руки моджахедов Ахмад Шаха Масуда, большинство египетских джихадистов возвратилось на родину. Там они влились в две основные причастные к убийству Садата радикальные группировки, членов которых преемник убитого президента Хосни Мубарак во второй половине предыдущего десятилетия начал потихоньку выпускать из тюрем. Первая, организация «аль-Джихад», совершившая в 1981 году убийство главы государства, избрала своей мишенью высокопоставленных правительственных чиновников и государственные институты. При этом «аль-Джихад» делал все, чтобы не дать обществу повод вынести ему такфир – обвинение в неверии. Вторую, «аль-Гамаа аль-исламийя» («Исламский джамаат»), возглавлял слепой шейх Омар Абдель Рахман, который, напротив, стремился взять общество в заложники. Слепой Шейх впоследствии будет приговорен в США к пожизненному заключению за первую атаку на Всемирный торговый центр в 1993 году и умрет в американской тюрьме в феврале 2017 года. Стратегия джамаата заключалась в том, чтобы, творя бесчинства против гражданского населения, спровоцировать власти на встречную волну неадекватных по характеру и масштабам репрессий, которые лишили бы государство народной поддержки. Эта стратегия напоминала ту, что ВИГ использовала в Алжире. В Египте же ее жертвами становились копты, иностранные туристы и «европеизированные» интеллектуалы. Сигналом к новому, пятилетнему, витку джихадистского насилия послужило произошедшее 8 июня 1992 года убийство светского эссеиста Фарага Фоды. Фода, родившийся мусульманином, отстаивал светскую идеологию в ущерб законам шариата. Это превращало его в отступника, пролить кровь которого для правоверного не грех. По крайней мере именно такую линию защиты избрал год спустя в ходе суда над убийцами Фоды шейх Мухаммед аль-Газали, видный представитель «Братьев-мусульман», пошедший на сотрудничество с властью. Согласно доводам аль-Газали, его убийцы не могут быть наказаны за то, что самостоятельно применили к Фоде нормы исламского права, раз уж власти оказались не в состоянии сделать это. Следуя той же логике, «отступником» объявили профессора университета Насра Абу Зайда, который, будучи мусульманином, опубликовал книгу под названием «Критика религиозного дискурса» («Накд аль-китаб ад-дини»). Профессор был заочно разведен с женой (без ее на то согласия) на основании того, что вероотступник не имеет права состоять в браке с мусульманкой. Супругам пришлось эмигрировать в Нидерланды и продолжать совместную жизнь в изгнании. А в октябре 1994 года активист «аль-Гамаа аль-исламийя» нанес тяжелое ножевое ранение лауреату Нобелевской премии по литературе Нагибу Махфузу за его «непристойные» романы.
Эта отравленная атмосфера свидетельствовала о проникновении джихадистов в среду так называемых «умеренных» исламистов, в том числе состоящих на госслужбе. Она была также показателем наличия общих интересов у некоторых представителей набожных средних классов и неимущей городской молодежи, входивших в радикальную оппозицию режиму Мубарака. Но, в отличие от Алжира, в Египте не было политического пространства для исламистской партии, способной, как ИФС, их объединить и занять всю «исламскую нишу», не встречая сколь-нибудь серьезной конкуренции. В Египте университет «аль-Азхар» сохранял свой авторитет, несмотря на свое ослабление и проникновение в него идей салафизма. Стоит отметить, что сеть суфийских братств оставалась достаточно плотной, чтобы предотвратить доминирование какой бы то ни было исламистской партии в мусульманском религиозном пространстве. Это частично объясняет то, что потери, понесенные в результате египетского джихада – около тысячи погибших – были примерно в сто раз меньше, чем в Алжире. Да и серьезных территориальных приобретений джихадисты не получили; государство периодически теряло контроль лишь над незначительной частью территории, и то ненадолго.
