У Серого от боли потемнело в глазах. Он скрёб ногами землю, ухватившись обеими руками за руку Индуса, тяжёлую и твёрдую, словно чугунная труба.
— Молодые люди, — послышался спокойный голос Челло. — Вы рискуете упасть, а тут весьма грязно…
Индус отпустил Серого, повернулся к Челло.
— Ты чё, умный, да? Иди сюда…
— Вот деньги, — сказал Челло, протягивая Индусу купюру в пятьсот рублей. В полумраке она казалась черно-белой.
Индус остановился, засопел, сжимая и разжимая правую руку. Потом забрал деньги и пошёл к воротам. На Серого, растирающего помятую шею, он даже не посмотрел.
* * *
Серый проводил Индуса взглядом, вздохнул, как в кино, кинул лопату в яму и повернулся к будке Афганца. Уже опустились синие сумерки, далёкие многоэтажки Кировского района заволокло белёсой мутью. Телевизор в будке вновь работал без звука — Афганец уснул. Ветра не было. Наступил странный, пустой и прозрачный, час, когда день уже умер, а ночь началась, но ещё не вступила во все права.
Серый поискал глазами Челло. Тот сидел на лопате неподалёку от ворот с надписью «Бедный Ёрик», сидел неподвижно, словно буддийский божок Падмапани, только с сигаретой вместо цветка лотоса, смотрел на закат и курил.
Он очень любил курить и смотреть. Можно сказать, что это было его основным времяпрепровождением. Правда, применить к Челло определение «неподвижно» не получалось — он всегда совершал какие-то короткие множественные движения: скрёб голову под шапкой сивых, полуседых волос, трогал зачем-то нос, хрустел пальцами, почёсывался, пожимал по очереди плечами, ёрзал, сгибал и разгибал ноги, двигал ступнями. Индуса эта манера Челло сильно раздражала, и он называл его «чуханом» — «потому что чухается постоянно».
Ещё Челло издавал звуки — хрипел, кашлял, хихикал, мычал, гмыкал и напевал, как бы про себя. Курил он, шумно захватывая ртом воздух, объясняя это коротко: «Привычка». Даже дым Челло не выдыхал, а выдувал, причём выдувал тонкой, вещественной, плотной струёй и Серому иногда казалось, что это не дым, а вода.
Вообще Челло здорово напоминал Серому какого-то экзотического зверя из передачи «В мире животных»: ленивца, муравьеда, панголина или опоссума, невесть как вставшего на задние лапы и отрастившего человеческие руки и лицо. Но если Малой просто сторонился Челло, а Индус его откровенно недолюбливал и не упускал случая «накернить чухану» по поводу и без, то Серому было с Челло интересно.
Она сам не знал почему — то, что говорил этот странный человек-панголин, Серый толком не понимал точно так же, как и остальные. Но была в этой непонятности какая-то особая притягательность — как в книге братьев Стругацких «Жук в муравейнике», которую Серый взял в третьем классе в школьной библиотеке и прочитал запоем за сутки, понимая только глаголы и местоимения.
Серый подошёл к Челло, остановился у него за спиной.
— На бекон похоже, — неожиданно произнёс тот, выпустив очередную струйку водяного дыма.
— Чё? — не понял Серый.
Челло указал сигаретой на закат. Там, далеко на востоке, над серыми крышами деревни Минтемирово, багровое вечернее небо расслоилось узкими полосками голубых облаков:
— Свинина. «Кормили-не кормили».
— Смешно, — сказал Серый.
Закат и правда напоминал кусок солёного сала с прослойками мяса.
— Грустно, — возразил Челло и с придыханием затянулся. — Ещё один день упокоился. Сейчас идёт кремация.
Он быстро, но в несколько приёмов, пощёлкивая суставами, поднялся и продолжил:
— Напылили кругом. Накопытили. И пропали под дьявольский свист. А теперь вот в лесной обители Даже слышно, как падает лист[10].
— Какая тут лесная обитель, — хмыкнул Серый и обвёл взглядом косогор собачьего кладбища, заборы и разномастные будки соседских садов-огородов, скелеты ЛЭПовских опор, дорогу внизу, сизые вечерние ивы у реки, коробку здания старой котельной на краю поля, само поле, похожее на грязную газету, где все статьи напечатаны одним блоком, без знаков препинания и абзацев, потом посмотрел дальше — на щётку леса, горбатые холмы и совсем уже нездешнюю, заштрихованную темно-серым заволжскую даль. — Тут эта… э-э-э-э…
Он не смог с ходу подобрать слово. Челло с интересом покосился на него.
— Ну и?
— Чё «ну и»? Жопа мира это, — проворчал Серый. — Средневолжск. Блевать хочется.
Челло захихикал, аккуратно забычковал сигарету — запахло остро и кисло — спрятал окурок в нагрудный кармашек рубашки.
— На небо взглянешь –
Звезд весенних тыщи! — проговорил он тихо. — Что юности в блескучей высоте?!
Но яростнее, чем потребность в пище, Была у нас потребность в красоте. Нам красота давалась понемножку… По вечерам, когда шумел привал, Сапожник ротный, мучая гармошку, Её для нас упорно добывал[11].
— Где здесь красота-то? — набычился Серый, и вдруг поймал себя на том, что он сейчас похож на Индуса. Но упрямство уже навалилось на него и подмяло под себя, как борец на ринге. — Тут сжечь все надо! И людей эвакуировать. А потом все заново построить и посадить. Чтобы у каждой семьи свой коттедж был, и вокруг газоны и парки.
— Как в Америке, — негромко подсказал Челло.
— Как в Америке! — уверенно повторил за ним Серый. — Иначе… все, крандец. Тут все сдохнут.
Челло шумно почесал бороду, провёл рукой по лицу и произнёс по-английски:
— Help! Help! Save us!
Save us!
We're dying, fella, do something. Get us out of this! Save us! I'm dying.[12]
Серый скрипнул зубами от нахлынувшей злобы. Злоба была не на Челло, хотя вот сейчас человек-панголин необычайно раздражал его. Но Серый больше злился на себя, на своё неумение понять, увидеть, почувствовать — и высказать.
— Моррисона ты тоже не знаешь, — подлил масла в огонь Челло. Промолчать он, естественно, не смог.
— Да пошёл ты, — просипел Серый. — Знаю я Моррисона. «Камон, бейби, лат май файер!»
— Не «лат», а «light», — поправил его Челло. — Если пользуешься иностранным языком, делай это хорошо. «Счастье — это когда тебя понимают».
