встал и вышел из спящего лагеря мимо удивленных его появлением постовых. Удалившись в ночной мрак, он поднялся на один из холмов. Серп луны, низко висевший в небе, отбрасывал слабый свет. Земля вокруг казалась мертвой пустыней, древней, безжизненной и немой.
Иеффай стоял на вершине, могучий и одинокий, выставив вперед подбородок и крепко сжав зубы.
Ягве одурачил его и сыграл с ним злую шутку. Это он внушил Нахашу мысль посватать сына к Иаале, то есть предложить Иеффаю отдать дочь Милхому. И поскольку он, Иеффай, не сразу устоял перед соблазном, Бог обиделся и в отместку потребовал его дочь уже для себя. Он большой лакомка, наш Бог. А девочка Иаала – лакомый кусочек. Она сильнее чувствует, глубже видит, кожа у нее, равно как и душа, тоньше, чем у других людей. Потому Ягве и пожелал заполучить ее для себя. Прожорливому Богу захотелось ею полакомиться.
Но не таков Иеффай, чтобы позволить кому-то повелевать собою, даже Ягве. В памяти всплыл тот горный козел, акко. Теперь он, Иеффай, силен, под его властью огромное войско и бескрайние земли. И если теперь, после победы, он породнится с царем Нахашем, то сможет основать великое царство, которое мысленно увидел с вершины Хермона, и без помощи Ягве, даже вопреки его воле.
И он вызывающе рассмеялся. «Если Милхом поддержит меня, – во весь голос крикнул он в ночную мглу, – хорошо! Если поддержит Ягве – тоже хорошо. Но даже если никто не поддержит – все равно хорошо!»
Ужас объял его от звучания собственных слов, мороз пробежал по коже. Он вспомнил о духах, которые бродят в пустынных местах, чаще всего ночью, и о том, что Ягве – самый могущественный среди них. Ему не справиться с Ягве. Выхода нет. Если он не принесет дочь в жертву Богу, тот сам возьмет обещанное, а его, клятвопреступника, уничтожит.
Он сел на землю. Заново пережил позор и разгром на холмах у Нахле-Гада. Вновь услышал слова клятвы, обращенной к грозовым тучам. В глубине души он знал, что именно дочь он предлагал Ягве в награду за спасение. Но, затуманив этот смысл словами, хотел обмануть и перехитрить Бога – так же, как в свое время провел и перехитрил Авира, да и Нахаша тоже. Но Ягве – не какой-то там царек, Ягве не даст себя обмануть.
Все же Бог мог бы и облегчить своему избраннику исполнение клятвы и выслать навстречу кого-нибудь другого – например, любимого слугу, юного Есевона. Но и он сам хорош: так возрадовался победе, что решился на новый дерзкий вызов Богу: в приступе ярости изрубил людей, которых Бог послал ему в помощь. И когда навстречу ему вышла Иаала, то была не злая шутка коварного Бога, а Господня кара.
Так сидел на холме Иеффай, судья, военачальник и победитель, и, мучимый сознанием непоправимости содеянного и раскаянием, глядел на серую в предрассветных сумерках родную землю.
2
Жители Массифы полагали, что Иеффай не преминет воспользоваться победой и немедленно ударит с войском на царя Нахаша, – ведь в руках царя по-прежнему находился город Иоквеха. Но дни шли, а Иеффай ничего не предпринимал.
Рассудительный Елек явился в лагерь и напрямик спросил брата, почему бы ему сейчас не заставить Нахаша заключить мир. Пришла пора сеять, в хозяйстве не хватает мужчин, а те попусту тратят время в его лагере. Иеффай резко оборвал брата – пусть, мол, предоставит ему, главе войска, решать, когда и как закончить войну. Говорил он так грубо, что Елек умолк.
Иеффай понимал, что брат прав. Но был уверен: что бы он теперь ни предпринял, все обречено на провал, пока не оплачен долг Ягве. Придется ему исполнить клятву, причем немедленно.
И все же ничего не делал для этого, не мог себя заставить. А в мыслях видел с ужасающей ясностью, как Иаала, его девочка, лежит связанная на жертвенном камне. Видел ее напрягшуюся шею, видел нож в своей руке, видел, как эта рука заносит нож, видел, как, судорожно дернувшись, обмякает ее тело, видел, как кровь стекает по камню. И у сильного мужчины и воина, столько раз бестрепетно глядевшего в глаза смерти, мысли путались от бессильной злости.
Он стал раздумывать, как бы увернуться от данного Богу слова. Принося клятву, всегда призывают Бога покарать за ее нарушение; это главная часть любой клятвы. А он эту часть опустил, и значит, клятва его не имеет силы. Но, ища какую-нибудь лазейку, он в душе понимал, что не прав. Ведь Ягве кивнул ему в знак согласия, покинул Ковчег и сражался на его стороне. Ягве исполнил свой долг; теперь был черед Иеффая.
Встревоженный слухом о расправе над ефремлянами, из Васана примчался Пар, верный друг.
– Говорят, что ефремляне явились тебе на помощь, а их потом порубили. Порубили наши. Я, конечно, уверен, что это неправда. И думаю, что люди просто чего-то не поняли. Наши, наверное, еще не остыли после битвы, а ефремляне по натуре заносчивы, видно, задели чем-то наших; люди, опьяненные победой, часто поступают неразумно, не подумав. Но сейчас весь западный Израиль бурлит; говорят, что Ефрем собирается напасть на Галаад. Прошу тебя, Иеффай, скажи мне, что произошло на самом деле.
Занятый своими мыслями, Иеффай рассеянно посмотрел на друга и прочел в его глазах тревогу и полное доверие к нему лично.
– Отрядом, напавшим на ефремлян, – выдавил он наконец, – командовал Емин. Пусть он и скажет.
Емин тут же пришел и с упоением и гордостью стал рассказывать:
– Наш военачальник приказал ефремлянам убраться из Галаада до полнолуния. Но они и не подумали и в последний день все еще стояли у Бет-Новы. Тогда он сказал, что их надо перебить, как диких зверей. И еще он сказал: «Кто снимет с меня это бремя?» Вот я и взял тринадцать сотен своих воинов – у ефремлян было столько же, а я хотел
