в голову не приходило, что они и так гибнут. Не мешало бы Светеру оказаться в таких условиях, в каких жили те, к кому он обращался, тогда бы он понял, что значит гибнуть.
Тяжелое молчание толпы нарушил один из филантропов, который выкрикнул:
− Мы знаем, кто они такие, сэр. Это все больше парни, которым надоело работать и зарабатывать себе на жизнь, они хотят, чтобы мы их содержали.
Воодушевленный бурными проявлениями одобрения со стороны других таких же филантропов, он продолжал:
− Но не такие мы дураки, как они думают, и они в этом убедятся уже в следующий понедельник. Виселица по ним плачет, вот что, и я не прочь предложить веревку и свои руки.
Аплодисменты и смех были ответом на этот взлет благородных чувств, и Светер уже собирался закончить свое выступление, как какой-то человек, социалист, судя по тому, что его сопровождали еще трое или четверо мужчин с такими же, как у него, красными галстуками, прервал его, крикнув, что хочет задать вопрос. Ни мистер Светер, ни председатель никак на это не отозвались, но из толпы раздались озлобленные крики: «Не мешай!» Светер продолжал говорить, но человек в красном галстуке вновь прервал его, и толпа загудела еще яростнее. Тогда вперед вышел Раштон и заявил, что он не позволит прерывать оратора, но, если джентльмен подождет до конца митинга, он получит возможность задать свой вопрос.
Тот ответил, что подождет. Светер заканчивал речь, когда человека, который хотел задать вопрос, и его товарищей окружила банда наемных хулиганов с большими бантами в петлицах.
Светер завершил свое выступление призывом к толпе нанести «сокрушительный удар по врагу» в будущий понедельник, и под шквал аплодисментов вперед вышел лорд Амменегг. Он сказал, что не собирался произносить здесь сегодня длинную речь, но, поскольку завтра выдвигают кандидатов, другой возможности обратиться к ним у него уже не будет. Правда, к столь блистательной и проникновенной, к столь всеобъемлющей речи, какую произнес мистер Светер, почти нечего добавить. Но ему хотелось бы поделиться с ними мыслью, которая возникла у него сегодня. Все знают, в Библии сказано, что волхвы придут с востока. Уиндли, как известно, находится на восточном конце города. Значит, они − люди с востока, и он уверен, что в следующий понедельник, проголосовав за Адама Светера и избрав его подавляющим большинством, они докажут, что они мудры, как волхвы.
«Волхвы» приветствовали идиотскими криками выступление Амменегга, и среди этого шума его светлость и Светер сели в экипаж и отбыли, лишив человека в красном галстуке и остальных желающих возможности задать всякие там вопросы. Раштон и прочие лидеры уселись в другой экипаж и последовали за боссами, чтобы принять участие в другом митинге, на котором должен был выступить великий сэр Фэзерстоун Блад.
Толпа выстроилась в колонну, во главе которой встали люди с факелами и большим белым знаменем, на нем огромными черными буквами было написано: «Адам Светер − наш человек», − построились в колонну.
С песнями они спустились с холма, и у Фонтана на Большой аллее их взорам предстала другая толпа, собравшаяся там на митинг. Это были тори, и при звуках песни либеральной партии и при виде ее знамени они пришли в такую ярость, что прервали свой митинг и атаковали шествие. Началась драка. Обе стороны сражались как звери, но, поскольку либералов было в три раза меньше, они покинули поле битвы с серьезными потерями − большая часть факелов попала в руки неприятеля, а знамя было разорвано в клочья. После этого тори вернулись к Фонтану, неся с собой захваченные трофеи и распевая на мотив «Немецкий оркестрик хоть кто-то видал?»:
А флаг либералов хоть кто-то видал?
Кто видал? Кто видал?
Тори продолжили свой митинг у Фонтана, а либералы вновь собрались на одной из дальних улиц. В разные части города были посланы гонцы за подкреплением, и полчаса спустя они оправились от поражения и стремительно напали на митинг тори. Они перевернули трибуну, вернули свои факелы, разорвали вражеское знамя и долго преследовали противника. Затем уж либералы, в свою очередь, промаршировали по улицам, распевая: «Видел ли кто-нибудь флаг торийский?» − и направились к залу, где выступал сэр Фэзерстоун, но пришли уже к шапочному разбору.
Толпа, вывалившаяся из зала, была в полном исступлении от прослушанной ими речи сэра Фэзерстоуна, которая являла собой в некотором роде манифест либералов.
Вновь прибывшие, хотя и не слышали его выступления, приветствовали сэра Блада по заведенному порядку, в ответ он встал в своем экипаже и обратился к толпе с речью, кратко обрисовав великие мероприятия Социальной реформы, которую его партия собирается провести в жизнь, чтобы улучшить положение рабочего класса. «Волхвов» его речь привела в совершенный восторг. Сэр Блад ссылался на земельный налог и налог на наследство, которые дадут средства на постройку военных судов для защиты собственности богатых и таким образом обеспечат бедняков работой. Другой налог будет использован для строительства прекрасных дорог, по которым будут ездить богачи в своих автомобилях, и это тоже обеспечит бедняков работой. Третий налог пойдет на развитие предприятий, что также обеспечит бедняков работой. И так далее. Он особенно налегал на то, что богачам эго обойдется в копеечку. Но что это за «копеечка», чьим потом она будет добыта, каких лишений она будет стоить беднякам, об этом сэр Фэзерстоун умолчал. Он не сказал и о тех дивидендах, ренте, барышах и прибылях, которые попадут в карман богачей, прежде чем они за что-либо заплатят.
− Таковы преобразования, джентльмены, которые мы намерены осуществить в ваших интересах. Я безбоязненно утверждаю, что благодаря прогрессивным преобразованиям, которые мы намечаем, за ближайшие пятьсот лет мы настолько изменим социальные условия в стране, что рабочий класс сможет пользоваться всеми благами цивилизации. Вам остается ответить лишь на один вопрос: готовы ли вы ждать пятьсот лет?
− Да, сэр, − вскричали мудрые волхвы, пребывавшие в восторге от этого грандиозного проекта.
− Да, сэр, если надо, мы подождем и тысячу лет, сэр!
− Я ждал всю свою жизнь, − сказал один бедняк, ветеран борьбы за победу Великого старого знамени, который в результате этих побед сейчас находился в состоянии крайней нищеты и работный дом уже поджидал его, − всю свою жизнь я надеялся и верил, что настанут лучшие времена, так что еще несколько лет для меня не составят разницы.
− Не беспокойтесь, сэр, и не торопитесь, − выкрикнул из толпы другой мудрец. − Мы можем подождать. Не торопитесь, сэр. Вам лучше знать, сколько времени
