образом, построились в шеренги по четыре и промаршировали по главным улицам города, взад и вперед по Большой аллее, обошли несколько раз вокруг Фонтана и под конец отправились в Уиндли, распевая на мотив «Трам, трам, трам, ребята маршируют»:
Все, как один, за Адама Светера!
Старого Грабелла вздернем на сук!
Адам Светер − наш человек,
Нам он верен будет навек,
И жирный кусок не уйдет из рук!
Зрелище могло бы показаться смешным − седовласые, с седыми бородами люди идут или маршируют на месте, распевая эту наивную чепуху, если бы оно не было столь отвратительно.
Разнообразия ради они пели и другое, например:
А Грабелла вздернуть пора
На самый поганый сук!
Граждане Уиндли, теснее в круг!
Светер по праву одержит верх.
Когда они проходили мимо большой церкви на Кволити-стрит, стали бить часы. Часы эти били по четыре перезвона на каждые четверть часа. Сейчас было десять, и они пробили шестнадцать музыкальных тактов:
Дин-дон! Дин-дон!
Дин-дон! Дин-дон!
Дин-дон! Дин-дон!
Дин-дон! Дин-дон!
Пока часы били, люди в унисон скандировали: «А-дам Све-тер». Точно так же тори, должно быть, скандировали:
Гра-белл Округ-ленд!
Гра-белл Округ-ленд!
Гра-белл Округ-ленд!
Гра-белл Округ-ленд!
Вскоре город был затоплен лживыми брошюрками и оклеен огромными плакатами:
Голосуйте за Адама Светера!
Друзья рабочие!
Голосуйте за Светера и закон о трезвости!
Голосуйте за Светера − за свободную торговлю и дешевую еду!
или:
Голосуйте за д’Округленда − за тарифную реформу и Обилие работы!
Лозунг «Обилие работы» обладал огромной привлекательной силой для рабочих-тори. Казалось, они относятся к себе и своим детям как к некоему виду вьючных животных или машин, призванных работать для выгоды других. Они и не мечтали жить и пользоваться всеми благами цивилизации. Все их требования сводились к одному: Обилие работы.
Они маршировали по улицам, распевая свой гимн − «Парни, живо за работу» на мотив «Марш, марш, марш, ребята маршируют», а в перерывах трижды провозглашали: «Да здравствует сэр Грабелл, тарифная реформа и Обилие работы!»
Обе партии привозили наемных ораторов, которые разглагольствовали каждый вечер на каждой площади и на каждом углу центральных улиц с переносных трибун, с телег и фургонов. Тори утверждали, что либеральная партия в палате общин представлена одними негодяями и дураками, а либералы заявляли, что члены парламента-тори − дураки и мерзавцы. Множество богато одетых агитаторов в экипажах и автомобилях обрушились на Уиндли и выпрашивали голоса у живущих там бедняков рабочих.
Однажды вечером либералы устроили демонстрацию в Уиндли на Перекрестке. Собралась огромная толпа скверно одетых полуголодных людей. Ночь была холодная. Светила полная луна, кроме того, площадка освещалась неровным светом нескольких факелов, водруженных на двадцатифутовые шесты. Трибуной служила большая телега. Выступало несколько ораторов, в том числе сам Светер и настоящий живой член палаты пэров, лорд Амменегг, либерал. Эта личность нажилась на бакалейной торговле и была удостоена звания пэра предыдущим правительством либералов за заслуги перед партией и по некоторым другим причинам.
И Светер, и Амменегг должны были в этот вечер выступать и на других митингах − их не ждали в Уиндли раньше половины девятого, поэтому, чтобы колесо крутилось не останавливаясь, с речами выступило несколько джентльменов, включая Дидлума, Раштона − он председательствовал − и еще одного оратора, из числа тех, кому платят за эту работу пять фунтов в неделю. В толпу затесалось человек двадцать бандитского вида мужчин, не из жителей города. У них в петлицах были огромные зеленые банты, и они особенно громко аплодировали ораторам. Кроме того, они раздавали в толпе брошюры, агитирующие за Светера, и листовки с расписанием собраний на время избирательной кампании. Это были хулиганы, нанятые агентом Светера. Они прибыли сюда из Лондона, из района трущоб и преступности, им платили по десять шиллингов в день. В их обязанности входило, помимо всего прочего, подстрекать толпу избивать каждого, кто вмешается в ход собрания или попытается задавать ораторам нежелательные вопросы.
Наемный оратор был высокий, худой человек с черными волосами, бородой и усами. Лицо его, в общем довольно привлекательное, портил отвратительный шрам на лбу, придававший ему зловещий вид. Оратор он был превосходный, слушатели то и дело прерывали его речь аплодисментами, а когда он закончил призывом к ним, рабочим людям, голосовать за Светера, их энтузиазм не знал пределов.
− Где-то я этого человека видел, − заметил Баррингтон, стоявший в толпе вместе с Харлоу, Оуэном и Истоном.
− И я, − озадаченно сказал Оуэн, − но, клянусь жизнью, не могу припомнить где.
То же самое показалось Истону и Харлоу, но их попытки разрешить свое недоумение были прерваны шквалом приветствий, ознаменовавшим прибытие автомобиля с Адамом Светером и его другом лордом Амменеггом. На беду, организаторы митинга забыли про ступеньки, и Светеру никак не удавалось взобраться на трибуну. Тем не менее, пока его втаскивали и подпихивали, собравшиеся не теряли времени, распевая:
Все, как один, голосуйте за Светера.
Тяжких усилий стоило втащить Светера на трибуну, и, пока он приходил в себя, Раштон сказал несколько слов. Затем вперед вышел Светер, который из-за приветственных криков и пения не мог в течение нескольких минут начать говорить.
Когда в конце концов он получил эту возможность, он произнес очень умную речь − она была специально для него написана и обошлась в десять гиней. В основном она предостерегала против опасностей социализма. Светер тщательно отрепетировал свою речь и произнес ее очень горячо. Кое-кто из этих социалистов, говорил он, питает самые добрые намерения, но они заблуждаются, они не представляют себе, какой вред причинят их дурацкие идеи, если они воплотятся в жизнь. Он понизил голос до леденящего кровь шепота, спрашивая:
− Что же это за штука такая − социализм, о котором мы так много слышим и так мало знаем? С чем его едят и чего от него ждать?
Затем, голосом звучным и низким, как похоронный колокол, он бросил в толпу такие слова:
− Это безумие! Хаос! Анархия! Это крах! Крах для богатых и, следовательно, еще более страшный крах для бедных!
Светер сделал паузу, и дрожь ужаса прошла по собравшимся. Люди в дырявых ботинках, с заплатами на заду и на коленях, с бахромой на брюках побледнели и с тревогой смотрели друг на друга. Наверное, они решили, что при социализме им придется ходить в чем мать родила.
Женщины, изнуренные тяжким трудом, плохо одетые, несчастные матери, которым приходится поить своих детей спитым чаем и снятым молоком и кормить хлебом с маргарином, яростно накидывались на жестоких социалистов, которые хотят их погибели.
Этим бедным людям
