class="p1">– В Америку? Видимо, она совершила что-то ужасное.
– Да… очень скверное.
– Могу я спросить, что именно?
– Использовала меня для своих целей.
– О! – воскликнула миссис Тачетт. – Меня тоже! Она со всеми так поступает.
– Она и Америку использует в своих интересах, – сказала Изабелла и снова улыбнулась, довольная тем, что вопросы тети закончились.
До вечера она так и не увиделась с Ральфом. Он находился в забытьи весь день. Приходил врач, но потом ушел. Это был тот самый местный доктор, который ухаживал за отцом Ральфа и который ему так нравился. Он приезжал три или четыре раза в день – его очень волновал этот его пациент. Ральфа пользовал сэр Мэттью Хоуп, но больной устал от этого медицинского светила и попросил мать сообщить ему, что он уже умер и, следовательно, больше в услугах врача не нуждается. Миссис Тачетт, однако, написала сэру Мэттью, что он разонравился ее сыну. Как я уже сказал, в день приезда Изабеллы Ральф в течение нескольких часов не подавал признаков жизни, но ближе к вечеру приподнялся и сказал, что знает – приехала его кузина. Как он узнал, было непонятно, – боясь разволновать его, каждый хранил это в тайне. Изабелла вошла в комнату и села рядом с погруженной в полумрак кроватью кузена – одна лишь тусклая свеча горела в дальнем углу. Она сказала сиделке, что та может идти и что она сама посидит с больным до конца вечера. Ральф открыл глаза, узнал ее и пошевелил беспомощно лежавшей до этого рукой. Изабелла взяла его руку. Но больной не мог говорить – он снова закрыл глаза и лежал неподвижно некоторое время, держа кузину за руку. Она просидела с ним долго – пока не вернулась сиделка, – но Ральф больше не подавал признаков того, что он в сознании. Он мог уйти, пока Изабелла смотрела на него, – на нем уже лежала печать смерти. Еще в Риме кузина видела, что дни его сочтены, – но сейчас все обстояло гораздо хуже, и теперь была возможна лишь одна перемена в его состоянии.
В лице Ральфа было какое-то странное спокойствие – оно выглядело неподвижным, как крышка гроба. Ральф похудел настолько, что от него остался почти один только скелет. Когда он открыл глаза, чтобы поздороваться с кузиной, ей показалось, что ее взгляд погрузился в бесконечное пространство. Сиделка вернулась лишь к полуночи, но Изабелле не показалось, что время медленно тянется, – ведь именно для этого она и приехала сюда. Да, ведь она приехала сюда, чтобы просто ждать, – и ей была предоставлена эта возможность. Было такое впечатление, что Ральф замер в благодарном молчании – и оно продолжалось целых три дня. Больной узнавал кузину и временами, казалось, хотел заговорить, но не мог. Тогда он снова закрывал глаза, словно тоже ожидая чего-то – чего-то неотвратимого. Ральф был настолько тихим, что иногда Изабелле казалось, будто ожидаемое уже свершилось, но все же ее никогда не покидало ощущение, что они еще вместе. Впрочем, они не всегда были вместе. Порой, когда Изабелла бродила по пустынному дому, ей слышался голос, не похожий на голос бедного Ральфа. Ее преследовал постоянный страх – она опасалась, что муж может ей написать. Но Озмонд молчал, и Изабелла получила лишь письмо из Флоренции от графини Джемини. А на третий вечер после приезда Изабеллы Ральф наконец заговорил.
– Я чувствую себя сегодня лучше, – пробормотал он, когда кузина сидела рядом. – Думаю, я смогу говорить.
Изабелла опустилась на колени у изголовья, взяла исхудавшую руку кузена и стала умолять его не шевелиться, а то он устанет.
Лицо больного оставалось серьезным – у него уже не было сил на улыбку. Но Ральф еще не потерял способности определять несуразность в происходящем.
– Что в том, что я устану, когда для того, чтобы отдохнуть, меня ждет вечный покой? – спросил он. – Почему бы мне не сделать последнее усилие? Люди перед концом всегда ощущают некоторое улучшение – я часто слышал об этом и ждал этого. Я делал две или три попытки заговорить… Я боялся, вы устанете сидеть здесь. – Ральф говорил медленно, запинаясь, с длинными паузами. Казалось, его голос доносится издалека. Во время пауз он лежал, глядя на Изабеллу широко открытыми глазами, немигающим взглядом. – Как хорошо, что вы приехали, – продолжал он. – Я так и думал, но не был уверен.
– Я тоже уверилась в этом только тогда, когда приехала, – сказала Изабелла.
– Вы сидели у моей постели словно ангел. Вы ведь знаете – ангел смерти на картинах всегда самый прекрасный… И вы были так прекрасны – точно дожидались меня…
– Я не ждала вашей смерти. Я ждала, когда вы очнетесь. Это не смерть, дорогой Ральф.
– Нет… для вас – нет. Ничто не заставляет нас так чувствовать себя живым, как вид чужой смерти. Это само ощущение жизни… ощущение, что мы остаемся… Оно у меня было когда-то тоже… Даже у меня. Но теперь мне не остается ничего, кроме как внушать его другим. Со мной все кончено.
Ральф сделал паузу. Изабелла склонялась все ниже – и уткнулась лицом в свои руки, которые лежали на руках Ральфа. Сейчас она не могла его видеть – но до нее донесся его далекий голос.
– Изабелла, – продолжил вдруг Ральф, – я хотел бы, чтобы и для вас все было кончено.
Она ничего не ответила, а лишь зарыдала, не поднимая лица. Больной лежал молча, прислушиваясь к рыданиям кузины, и, наконец, издал тяжелый стон.
– О, дорогая, все это – ради меня?
– А вы – вы-то что сделали ради меня! – воскликнула Изабелла. Волнение почти отогнало ее горе. Был позабыт всякий стыд, всякое желание скрывать что-то. Теперь кузену можно было знать. Теперь он должен был знать, ей хотелось, чтобы он знал, поскольку это связывало их еще крепче, а душевные страдания теперь были ему недоступны. – Вы же знаете, что однажды сделали для меня. О, Ральф, вы для меня – все! А что я сделала для вас? Что я могу сделать для вас сейчас? Я бы умерла, чтобы вы могли жить. Я бы умерла, чтобы не терять вас и быть с вами вместе.
Ее голос, полный слез и боли, тоже обрывался – как и его.
– Вы не потеряете меня. Я останусь с вами. Сохраните меня в своем сердце. Там я буду еще ближе к вам. Как никогда. Дорогая Изабелла, жизнь лучше – поскольку в ней есть любовь. Смерть хороша, но в ней нет любви.
– Я так и не поблагодарила вас… так никогда
