по другую сторону. В церкви не было ни алтаря, ни кафедры, только аналой в другом конце придела.
Так прошло минут десять, затем вышел священник, проследовал прямо к аналою и начал быстро и невнятно читать молитву. Если бы перед каждым из его слушателей не было текста, − молитвенник лежал перед каждой скамьей, − никто из них не смог бы разобрать, что он там бормочет. При других обстоятельствах вид человека, бессмысленно бормочущего нечто маловразумительное, вызвал бы смех, точно так же, как предположение, что субъект этот действительно верит, будто он обращается к богу. Он держался высокомерно и равнодушно. Бормоча без всякого выражения слова погребальной службы, он успел прочитать документ, полученный от следователя, и еще какие-то бумаги, которые ему подсунул причетник, а покончив с этим, он с рассеянным видом принялся обводить глазами церковь и с любопытством задержался взглядом на Билле Бейтсе и Забулдыге, которые изо всех сил старались следить по своим молитвенникам за тем, что он говорит. После этого он занялся ногтями: далеко отставив руку, принялся критически изучать их.
Время от времени в течение этого издевательского спектакля причетник в порыжевшей черной сутане машинально выпаливал звонкое «аминь». После окончания службы священник вышел из церкви, быстро мелькнув между памятниками и могилами. Носильщики подняли на плечи гроб и пошли вслед за причетником. Неподалеку от могилы к ним присоединился священник, ожидавший их там, где пересекались две дорожки. Он встал во главе процессии с открытой книгой в руках и, пока они медленно двигались к могиле, дочитал слова молитвы.
На нем была старая черная сутана, засаленный, кое-где порванный стихарь. Малопочтенность его облика усугублялась тем, что он даже не потрудился как следует надеть стихарь. Тот висел на нем косо, с одной стороны открывая больше, чем нужно, черную сутану. Впрочем, мы, вероятно, неправы, критикуя столь сурово его вид, ведь бедняга получал за каждые похороны всего семь с половиной шиллингов, к тому же в описываемый день это были всего лишь четвертые похороны, так что, быть может, ему и не стоило приводить себя в порядок − во всяком случае, для похорон бедняка.
Священник продолжал свое бессмысленное бормотание, пока они опускали в могилу гроб, и тем, кто знал слова молитвы наизусть, с некоторым трудом удавалось разобрать, что он говорил:
− Ибо была на то воля всемогущего господа в его неизреченной милости взять к себе душу усопшего дорогого нашего брата, и мы предаем тело его земле, плоть плоти, прах праху, пыль пыли.
Причетник бросил горсть земли в могилу, и она упала на крышку гроба с унылым стуком, священник еще раз повторил конец молитвы, повернулся и направился к церкви. А Хантер с остальными провожающими пошли к воротам кладбища, где их ожидали катафалк и погребальный экипаж.
Выходя из ворот, они увидели еще одну похоронную процессию, направлявшуюся им навстречу. Это был очень скромный закрытый катафалк, который везла одна лошадь. Впереди не было гробовщика, и по бокам не шли носильщики.
Это были похороны бедняка.
За катафалком шли трое мужчин, одетых, по всей видимости, в воскресные костюмы. Когда они подъехали к церкви, четверо стариков, одетые по-будничному, вынесли из катафалка гроб и снесли его в церковь, а за ними последовали те трое, по-видимому, родственники покойного. Четверо стариков были бедняками − обитателями работного дома, им платили каждому по шесть пенсов за услуги в качестве носильщиков.
Они как раз вынимали гроб из катафалка, когда мимо них проехал погребальный экипаж, где сидел Хантер и остальные. Пассажиры экипажа оглянулись посмотреть, как гроб вносят в церковь. Грубо сколоченный гроб был из простых досок, не покрашенных и никак не отделанных, на нем не было никаких украшений, лишь прямоугольный кусочек цинка, прикрепленный к крышке гроба. Никто из раштоновских служащих не успел рассмотреть лица провожающих или прочитать то, что было написано на цинковой пластинке, иначе они увидели бы грубо выведенную черной краской надпись:
Дж. Л.
67 лет.
и узнали бы в провожающих сыновей Джека Линдена.
Что касается носильщиков, все они были бывшие рабочие, получившие от Системы свои права. Один из них был старик Латем, мастер по изготовлению жалюзи.
Глава 48
ВОЛХВЫ
В конце следующей недели у Раштона прошло крупное увольнение. Баррингтон и все временные рабочие, включая Ньюмена, Истона и Харлоу, были уволены, и работы было так мало, что и остальным грозила та же участь. Лето фактически кончилось, и уволенным почти не на что было надеяться, поскольку и в других фирмах дела шли не лучше.
В городе только у Добера и Ботчита хватало работы. Эта фирма успела за лето перехватить у Раштона ряд крупных заказов и переманила к себе некоторых его старых клиентов.
Фирма брала за выполнение работ почти наполовину дешевле, чем мог себе позволить Раштон, и у подрядчика этой фирмы один мизинец был толще, чем бедра у Скряги. Рабочие, поработавшие летом в обеих фирмах, говорили, что после Добера и Ботчита работа у Раштона просто рай.
− Есть у них один парень, − рассказывал Ньюмен Истону и Харлоу, − так он в день наклеивает двадцать пять рулонов обоев и при этом сам мажет клеем и сам зачищает. А каждый маляр за день делает столько, сколько мы втроем, и раз уж ты попал в эту компанию, смотри поспевай, не то выкинут.
Трудно сказать, сколько правды, а сколько преувеличений было в этих рассказах о потогонной системе Добера и Ботчита. Известно только, что они справлялись с работой в четыре раза быстрее, чем другие фирмы, старавшиеся работать на совесть, зато и конкурировать с ними было почти невозможно.
К концу сентября в городе было уже много безработных, и господа − филантропы приступали к привычному фарсу «борьбы» с надвигающимся бедствием. Достопочтенный мистер Бошер вновь заговорил об открытии Биржи труда, секретарь Благотворительного общества призывал жертвовать больше денег, поношенной одежды и обуви − его жалованье за три месяца полностью истощило фонды Общества. Распространялись слухи, что в ближайшее время откроется Суповая кухня. Благотворители повели речь о распродаже старья и о талончиках на суп.
Время от времени, когда появлялась какая-нибудь работенка, люди Раштона стремились использовать эту возможность и поработать хоть несколько часов, но Баррингтон полностью устранился от всех дел. Его бывшие товарищи по работе часто обсуждали его новый образ жизни, их не могло не интриговать то обстоятельство, что теперь он одевался гораздо лучше, чем раньше, что у него всегда водились деньги и он не
