Наташа сунула ноги в тапочки и вышла в коридор.
— Ты так и не заснула? — послышался из кухни голос Зинаиды Федоровны. — А знаешь, я подумала, что если ты правда влюбилась, то это очень хорошо.
— Почему хорошо? — подозрительно спросила Наташа, подходя к ней.
— Потому что если так, значит, ты больше не любишь своего бывшего мужа.
— Мама, я давно его не люблю.
— А мне казалось, что еще совсем недавно…
— Мама, ради Бога… Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что с того момента, как ты привела его в дом, мне ни одной минуты не было покоя.
— То есть? Мама, пожалуйста, объяснись.
— Он никогда мне не нравился. Мне не нравились его глаза: мне всегда виделось в них что-то страшное.
— Почему ты никогда мне этого не говорила?
— Когда ты сказала, что выходишь замуж, я видела, что ты влюблена и никакая сила не заставит тебя отказаться от него. Я права?
— Наверное…
— И потом, я боялась, что, может быть, в основе моей антипатии лежит ревность или старческая причуда… Так или иначе, я не чувствовала себя вправе вмешиваться в ваши отношения.
— А потом?
— Потом родился Сережа… Что я могла сказать?
— Ну хорошо. А после его ухода?
— После ухода… Вспомни, какая ты была. Я думала, ты не выживешь. И это продолжалось несколько лет.
Но даже когда ты пришла в себя, я все равно боялась, что ты по-прежнему испытываешь к нему какие-то чувства.
Наташа села на табуретку, безвольно свесив руки.
— Ты действительно думала, что я все еще его люблю?
— Во всяком случае, я этого боялась. Когда ты разрешила ему встречаться с Сережей, я решила, что ты просто сошла с ума.
— Почему ты мне ничего не сказала?
— Во-первых, я сказала. Вспомни, я тебе говорила, что не нужно этого делать. Но ведь ты была, как сумасшедшая. Ты с такой яростью сопротивлялась, убеждая меня, что Сереже нужен отец…
— Разве я была не права?
— Права. Вопрос в том, какой отец ему нужен.
— Мама, ради Бога, что значит — «какой»? Какой есть. Что же я могу поделать? И что ты хочешь сказать? Мне кажется, ты что-то не договариваешь.
Зинаида Федоровна села с ней рядом.
— Наташа, я рискую причинить тебе боль, но, может быть, лучше сказать об этом поздно, чем не сказать вовсе. Павловский никогда тебя не любил. Не любил даже тогда, когда женился. И никогда не любил Сережу. Я всегда была уверена, что он женится из-за жилплощади…
— Как видишь, ты ошибалась. Он же выписался, хотя вполне мог бы отсудить себе часть квартиры: он же был прописан.
— Как ты не понимаешь! Он бы так и сделал, если бы не нашел себе кое-что получше.
— То есть?
— Наташа, он женился на женщине, у которой была и квартира, и машина, и все на свете. А главное — такой отец, который все мог.
— Откуда ты знаешь?
— Сестра Людмилы Ивановны, Екатерина Ивановна, — она работает лифтершей в доме, где живет его вторая жена. Она рассказывала про него ужасные вещи.
— Например?
— Я не хочу это повторять, тем более что все это еще, может быть, просто сплетни.
— Мама, пожалуйста, скажи, я должна знать.
— Он как-то очень скверно обошелся со своей второй женой.
— Хуже, чем со мной?
— Да.
— Расскажи.
— Наташа, пожалуйста, избавь меня от необходимости это пересказывать. Я не хочу.
— Но ведь Екатерина Ивановна работает где-то совсем близко отсюда?
— Совершенно верно, в Староконюшенном. Помнишь кирпичную башню напротив булочной?
— Так называемый дом ЦК?
— Ну да! Зачем тебе?
— Просто так. — Наташа пожала плечами. — Вдруг мне захочется с ней встретиться…
— С кем?!
— С его бывшей женой.
— Ты с ума сошла! Зачем? Она не станет с тобой говорить. Да и зачем тебе это нужно? И с какой стати она будет рассказывать свои интимные подробности постороннему человеку? Тебе нечего там делать — у нее тяжело болен отец, и потом, там ребенок…
— Какой ребенок?
— Девочка.
— От Павловского?
— Ну конечно!
— Боже мой, значит, у Сережи есть сестра?
— Не думаю, чтобы они горели желанием обзавестись новыми родственниками.
— Что это за люди?
— Наташа, я с ними не знакома. Все, что я знаю, так это то, что отец ее работал в ЦК.
Наташа задумалась.
— Ты не знаешь, как ее зовут?
— Вера.
— А девочку?
— Кажется, Оля.
— И сколько ей лет?
— Десять или одиннадцать. Да, одиннадцать: она на два года младше Сережи.
Зинаида Федоровна встала и вернулась к плите, на которой в небольшой кастрюльке варился нехитрый суп.
— Мама, а что у нас с телефоном?
— А что такое?
— Он не работает.
— Ты, наверное, забыла заплатить?
— Забыла… Перед отъездом так замоталась…
Наташа вспомнила, какой она была радостной и беззаботной, когда собиралась в Париж, и у нее больно защемило сердце.
— Сходи к Людмиле Ивановне и позвони на станцию, слышишь? Что с тобой?
— Ничего, мама, все в порядке. К Людмиле Ивановне, говоришь? Сейчас схожу.
Наташа вернулась в комнату, оделась и вышла из квартиры.
«Ни к какой Людмиле Ивановне я не пойду. И так ясно, что телефон отключили — мы не заплатили за последние два месяца. Надо идти в школу и спросить про вечер. Только бы мама ни о чем не узнала…»
Наташа вышла из подъезда и бросилась к школе.
Звонок на урок только что прозвенел, и в вестибюле не было никого, кроме уборщицы в синем сатиновом халате, которая протирала надетой на палку тряпкой пол у входа.
— Здрасте, тетя Надя!
— Здравствуй, милая, ты чего пришла?
— Вы не скажете — вчера в школе был какой-нибудь вечер?
— Господь с тобой! Какой вечер в воскресенье? Учителя тоже люди — им отдыхать надо…
«Значит, он обманул. Обманул бабушку и меня, — думала Наташа, спускаясь по ступенькам и одновременно пытаясь уговорить себя, что это еще ничего не доказывает: — Может быть, он просто хотел провести вечер с ребятами… Или с девочкой. Ему тринадцать лет — он вправе иметь от меня секреты».
