Сидя на скамейке, она обратила внимание на то, что стоит кому-то из детей обидеться на своих товарищей, как он, не поднимая шума, немедленно бежит к родителям, которые, не вмешиваясь, наблюдают за детской игрой. Там малыш изливает свое горе, там его внимательно и терпеливо выслушивают, подбадривают и, успокоив, снова отправляют играть.
Когда умерла ее мать, Билли было всего полтора года. Отец, вечно занятый своими врачебными обязанностями, все свободное время отдавал исследовательской работе. Для дочери он выкраивал не более нескольких минут, и даже тогда его мысли витали где-то далеко. Единственной связью с миром взрослых была для Билли их экономка Ханна. И, только поступив в первый класс, она начала понимать, что ее жизнь не похожа на жизнь других детей. Весь круг ее общения ограничивался высокомерными двоюродными братьями и сестрами, которые ее не принимали, да их противными мамашами. Не делая ничего дурного, она все равно оказывалась в положении ребенка, подвергнутого остракизму.
Сейчас, наблюдая, как раскрасневшуюся от слез девчушку ласково обнимает, целует и успокаивает мать, Билли вдруг почувствовала, как сердце ее пронзила острая боль, а на глаза навернулись слезы.
Впервые в жизни она осознала, что сама была отвергнутым ребенком. Никогда прежде она не задумывалась о себе в таком свете, но вид этой французской девочки явственно сказал ей, что в свое время она недополучила любви и ласки. Может быть, из-за этого она не сумела обрести уверенности в собственной человеческой ценности, которую отчаянно пытается найти до сих пор?…
Но если вы не выросли с этим чувством, неужели можно его обрести потом? Да никакие бирманские рубины не дадут вам его! И даже подаренные на день рождения бриллианты, сколько бы их ни было…
Поскольку сегодня у Билли не было настроения созерцать счастливых детей, она торопливо вышла из парка и оказалась на улице Варенн. Если повернуть направо и пройти минут десять по улочке с односторонним движением, то она окажется на углу улицы Вано, всего в нескольких шагах от своего дома. Билли вдруг поняла, что это не простое совпадение, как не было совпадением и то, что ключи от дома оказались у нее в сумочке. Она поняла, что с того момента, как вышла из отеля, все время шла именно сюда.
Прежде чем повернуть к надежному убежищу – своему дому, – она решила еще раз позвонить. В соседнем кафе таксофон охранялся «мадам Пи-пи» – одной из целой армии мрачноликих француженок, считающих, что всякий, кто пользуется туалетом или телефоном, должен дать ей на чай. Эта «мадам Пи-пи» наверняка была прямой наследницей тех «вязальщиц», что когда-то сидели у гильотины, подсчитывая отрубленные головы, – такая мысль осенила Билли, когда женщина нехотя поднялась, чтобы набрать номер отеля. У консьержа для Билли оказалось три сообщения, которые она попросила зачитать. Все три были не от Сэма. «Наверное, он страшно занят, – сказала она себе, подавляя тревогу, – или вообще не получил моего письма». Она попросила позвать к телефону месье Жоржа, и тот заверил ее, что письмо было доставлено, как она просила, и расписка от месье Джеймисона у него.
Билли быстро шагала по узкому тротуару, зябко поеживаясь в наступающих сумерках, и наконец впереди показался ее дом. Она торопливо отперла ворота, приветственно помахала рукой удивленному привратнику, пересекла мощеный двор и открыла парадную дверь, набрав код на панели сигнализации.
Очутившись наедине с собой, она прижалась спиной к двери и, обхватив себя руками за плечи, горько зарыдала. Конечно, он еще не сумел прочесть ее письма, это было единственное объяснение. А она не может ни позвонить в галерею, ни пойти туда. Ей остается только ждать. Билли плакала вслух, никого не стесняясь, громко всхлипывая и причитая от жестокого разочарования. И все же ее не покидала упорная надежда, которая теплилась у нее весь день.
А что, если Сэм позвонил, но ничего не стал передавать? Задав себе этот неожиданный вопрос, Билли почувствовала словно удар током. В самом деле, зачем ему говорить с консьержем, если у нее в номере телефон не отвечает? Зачем что-то передавать? Да он наверняка с досады бросил трубку, когда позвонил и не застал ее на месте! Точно! И сейчас он, возможно, едет в «Ритц» или уже дожидается ее в холле… Но нет, конечно, он не мог уйти из галереи так рано. Ему необходимо оставаться там до закрытия – во всяком случае, это может решить только Даниэль.
К Билли вернулась надежда, она вытерла слезы и в рассеянности побрела в дальний конец дома, где был устроен зимний сад. Вдоль трех застекленных двойными рамами стен тянулась длинная банкетка; сидя здесь, можно было смотреть на вечнозеленые растения. Новая система центрального отопления была включена на минимум, но комната еще хранила тепло дневного солнца, и Билли, сняв шубку, свернула ее в пушистую подушку и положила рядом с собой. Облокотясь на мягкий мех, она прижалась носом к стеклу, пытаясь решить, что делать дальше.
По макушкам деревьев в парке еще скользили лучи солнца, а над башней отеля «Матиньон» в гиацинтовом небе уже висела зимняя луна. С находящегося неподалеку собора Святой Клотильды донесся первый удар колокола, которому стали вторить многочисленные колокола церквей со всего квартала, отбивая пять часов и сливаясь в неожиданную, дивную гармонию. Он не позвонил…
«Ну что ж, отдохну здесь», – решила Билли. Длительная пешая прогулка и мучительные телефонные звонки вконец измотали ее. Постепенно она позволила себе расслабиться под убаюкивающие звуки колокольного звона, с утешающей мыслью о том, что одного ее слова Жану-Франсуа будет достаточно, чтобы уже через неделю поселиться в этом доме. «Может быть, уже в следующую субботу мы с Сэмом начнем обживать новый дом», – мечтательно подумала Билли. Переезд не займет много времени, да и меблировка тоже… В саду растет одна елка с поразительно симметричной кроной, и они украсят ее к Рождеству сотнями маленьких белых огоньков. Каждый вечер во всех комнатах будут гореть камины, и они будут зажигать везде десятки свечей; а днем, чтобы не мешать Сэму работать, она будет ходить по дому, передвигая и переставляя вещи на столах, шкафах и полках, пока каждая вещь не найдет своего noстоянного места, ведь для этого тоже требуется время. Ее прекрасный особняк всю зиму будет светиться огнями – кусочек прошлого, возвращенный ею к жизни.
Измученная, Билли откинулась на подушку из норки и позволила себе глубже погрузиться в эти мысли, пока ее не пробудил от мечтаний новый колокольный звон. Луна поднялась выше. Билли почувствовала, что хочет есть – нет, она прости умирала с голоду. И ужасно замерзла. Сколько же времени прошло? Неужели она задремала, сама того не замечая, и проспала целый час?
Развернув шубку, Билли закуталась в нее и застегнулась на все пуговицы. Может, стоит еще paз позвонить в отель? Нет, к черту, к черту все, это совершенно бесполезно, она уже это поняла. Ей следовало заставить себя просидеть весь день в номере, в каком бы состоянии ни были ее нервы. Одно было ясно: прочел Сэм ее письмо или нет, но у него нет возможности связаться с нею, пока она стоит в нерешительности в окутанном мраком доме, о существовании которого он не подозревает…
«Сейчас единственно разумным будет что-нибудь съесть, пока я не упала в обморок от голода, – подумала Билли. – Бирманские рубины мне, может, и не нужны, но еда… Господи, еда мне просто необходима!»
