а там мостик добротный красовался на месте прежнего. Попрощалися человеки с хозяюшкою приветливой, по мостку к горе перешли и в пещеру тёмную углубились.
И вот шли они, шли по подъёму винтообразному, ножки себе весьма утруждая, пока не выбрались, наконец, из тьмы кромешной на свет ласковый. И едва лишь солнечные лучики душеньки их обрадовали, как случилися там два дела важных, одно приятное да славное, а другое зело печальное.
Миловзора там объявилася — вот она, значит, радость!
Оказалось, что кошкой была оборочена наша красава, а кем же ещё иначе! Выходит, что этот свет адскому-то не брат — все заморочки потусторонние он отменяет.
Вот же Узора с Дивзорою и завизжали, когда сестру свою любимую увидали! Кинулись они к ней стремглав, стали тискать её в объятиях да целовать, плача притом от счастья и одновременно смеясь…
Обернулись они к Куколоке, намереваясь и его в это буйство весёлое втянуть, глянули повнимательнее на него — и вмиг-то смеяться тормознули. И то — их ведь спаситель бравый сызнова сделался дурак, заболмотал он чего-то несвязно, рот себе ослюнявил, и стать его богатырская куда-то вмиг подевалась.
— Рад, рад, Куколока рад, рад! Ха-га! — заорал он, на Миловзору пальцем показывая, — Ай да кра… кра… красавица! Ха-ха-ха-ха!
А та посмотрела на парня пристальным взглядом и горько-прегорько заплакала. Да и сёстры её всплакнули за компанию, а всё их веселье бесшабашное словно ухнуло в яму.
Ну, да делать-то было нечего — чего уж тут поделаешь! Как есть, так оно и есть. Взяли Узора с Миловзорою обезумевшего Бронебоя под ручки его белые и повели его по дорожке вдаль, а то он сам-то идти забоялся. И едва лишь они на взгорок поднялися, как вот же они — Торан с Громаном сидят там, развалясь, и невесть чего у костра потухшего дожидаются!
Как узрели они Куколоку тронутого, да не одного, а с тремя царевнами под руки, так обрадовались оба ужасно. Принялись они царским дочкам представляться да вкруг них увиваться, Куколоку отпихнули от них на фиг, и таким образом бразды правления оказалися ими захапанными.
— Это мы тут главные! — брызгая слюною, Громаха орал, а Торша ему поддакивал, — Ведь дурак нашу волю сполнял, ваших высочеств с ада вызволяя! Умный-то в гору не пойдёт и в ад тоже — на это дураки лишь гожи… Короче, так — награда от царя за вас не Куколокина вовсе, а по праву наша! Али, может, вы с этим не согласны, барышни? А?!!!
Испугались царевны нахальных этих хамов и, удручённые спасителя своего дурачеством, практически им не возражали. А и в самом-то деле — сперечь чего-нибудь в сей глухомани против воли братьев — того и гляди ещё придушат их, негодяи отъявленные…
Пошли они, наконец, в сторону дома родного и добрались вскорости до бывшего кошачьего города.
И описать даже трудновато, до чего близнецы-князья им оказались рады! Закатили они пир да гулянье по поводу похода их удачного в бездну адову, и аж целых три дня такое веселье там бушевало, что не горюй мама!
Ну а вскоре настала им пора малость поудивляться. Пригляделся Громан к городским зданиям и никак в толк-то не возьмёт: ну вроде тот самый это город — и как будто совсем другой… Домов новых было там много довольно, и гораздо больше народа, чем ранее. Что, думает он, тут за дела? Или я, может, тоже в дурака, как младший братан, начал превращаться?..
Спрашивает он князей-правителей: чё, мол, тут за дурильня? Как-то плохо-де я соображаю… А туда ли я вообще попал?
А те в ответ говорят: да ведь три года уже минуло, как вы к пещере провальной направились. Разве, спрашивают, не видишь, что постарели мы малость?.. Э-э, добавляют они, смеясь — вам переживать не надо, ибо вы молодыми осталися, за три дня-то шибко не состаришься…
Оказалось, что таково было свойство зелёного тумана. Это он, туман, штуки колдовские со временем вытворял!
Поразился услышанному Громан и всё рассказал середнему их брату, а на Куколоку он слов тратить не пожелал: дураку-то всё одно, хоть три дня, а хоть три года, и для размышлений его ум был не годен.
А вскоре заметил Громан ещё одну неприятность. Оказалось, что царевны старшие дико обоим князьям понравились. Каждому, к счастью, своя: одному Узора, а другому Дивзора. Оба прям не отводили от них взора, везде и всюду за ними таскались и ублажали красавиц сверх меры всякой.
Наконец, князья Куколоку спрашивают: дозволь, говорят, братень, попросить у тебя руки обеих царевен! Ну, а тот же дурак, и всё как есть им враз дозволяет. Женитесь, смеётся, князюшки, хоть на ком — мне-то чё, мне по барабану!
Это как же так, возмутились тут Торан с Громаном — нам же надо царевен к папане Дариладу доставить, какие ещё тут могут быть женихания! Э-э, отвечают им братья-князья — да нету-де на свете вашего Дарилада, помер он с год уже как назад, за женою своею на тот свет отправился, а у вас теперь боярская дума правит во главе с боярином Худеяром. Дочки царёвы, добавили они рассудительно, никому более там не надобны, потому как женщины наследницами престола не считаются, а сынка Дариладу Господь не дал.
Их ещё там, не дай бог, отравят, домыслили они свою фантазию!
Короче, ни за что они не соглашались царевен любезных от себя отпускать. И те моментально на это сделались согласными. Порыпался егозистый Громан ещё немного да и угомонился вскоре. И действительно — у князей ведь сила, а у них с Тораном лишь языки борзые; вернее, это у Громахи язык, а у Торши лишь мыканья да хмыканья по большей-то части. Нет уж, порешил догадливый Громан, уж лучше подобру-поздорову отселя нам отчалить, чем тебя попрут пендалями…
Собрались они, слишком не телепаясь, да дай бог ноги по дороге оттуда и дёрнули. Случилось это на четвёртый день поутру, когда после пира все спали ещё. Прихватили эти два долбня Куколоку чокнутого с собою, а также опекавшую его Миловзору — и ходу. Князья им дали повозочку конную, вот на ней-то они и тронулись…
И вот не дюже далеко они отъехали, как захотелось Громану сильно очень до ветру. Соскочил он с повозки — и в кусты за гору. Присел толстяк тама, с удовольствием оправляется и вдруг — торк! — мысль шальная в голову ему шибает. Чёрт, думает он ревниво, а зачем нам Куколока этот дебильный? Ну, в самом деле —
