— Вы знаете всех?
Немец рассеянно оглядел помещение ресторана. Он задает вопросы как бы между прочим, но Глафиру не проведешь.
— Я не рыба, господин Крамп, не подводите свой сачок. Кто конкретно вас интересует?
Шилле сделал глоток виски.
— Не вспомню имени, Марта или Магда… Дочь русской певички и немецкого физика. Она жила в Берлине перед началом войны… У нас было что-то вроде интрижки. Я слышал, она переехала в Хельсинки.
— Может быть Мария? Ее девичья фамилия Шваб. Жена репортера из коммунистической газетенки. У нее швейное ателье на Эспланаде. Я у нее шила жакет… Ужасная обдираловка!
Шилле поморщился.
— Нет, ту звали Магда… Впрочем, забудьте. Нет смысла ворошить прошлое.
Кельнер в белой ливрее сачком вылавливал из аквариума рыбу. Крупный сазан повернулся в воде, ударил хвостом, но тут же был ловко закручен в сетку.
Мезенцева сладостно обсасывала хвост лобстера.
— Прекрасно! Жаль, что меня не видят старухи из «Русского дома». Они бы лопнули от зависти… Что скажете о деле, Крамп?
Он ответил после паузы.
— Что ж, я посмотрел материалы. Пожалуй, ваши сведения представляют некоторый интерес.
— Некоторый интерес! — передразнила Мезенцева. — Да это настоящее сокровище! А скоро я заполучу всю документацию. Средства связи, радары, передающие устройства.
Глафира подметила, как алчно блеснули его глаза за стеклами очков.
— Повторяю: мне нужно знать, как к вам попали эти сведения. Кто ваш связной?
— Хотите, чтобы я сдала вам курицу? Ну нет. Сначала купите золотые яйца.
— Вы получите свой гонорар, если выведете нас на всю цепочку от агента до курьера.
Мезенцева задумчиво отодвинула тарелку с остатками панциря.
— Зря вы отказались, лобстеры божественны. Что ж, в общем мне все равно, как вы будете дальше разбираться с этой историей. Вы все узнаете… Только деньги вперед.
Шилле допил виски и щелкнул пальцами, подзывая кельнера.
— Счет!
— Но я собиралась взять десерт.
— Я не располагаю временем. Вы ставите передо мной нелегкую задачу, но так и быть. Вам соберут деньги — часть наличными, часть в ювелирных изделиях, как просили. Встретимся в субботу в пять часов, у входа в парк Эспланада.
Принесли счет, Шилле внимательно изучил бумагу и полез за портмоне. Мезенцева по-фински обратилась к парню в белой ливрее.
— Вызовите мне такси. Цветочная улица, дом девять. И включите сумму в счет.
Официант вопросительно глянул на Шилле. Тот холодно кивнул.
* * *
В ателье тоже пили белое вино, загородив ширмой витрину, поставив бокалы и бутылку на раскроечный стол. Хильда и Мария сидели на диванчике, Саволайнен примостился на высоком табурете.
— Они все время говорили о войне, — недоумевала рыжеволосая Хильда. — Я понимаю, это было страшное время. Но почему русские не хотят поскорее все забыть?
— Если на твоих глазах убивают ребенка, старую женщину, брата… Ты будешь это помнить всегда. Русские потеряли миллионы жизней.
Хильда хмурила тонкие брови.
— Значит, это будет продолжаться вечно! Мы ненавидим и боимся их, поэтому готовим новое оружие… Они в ответ боятся нас, ненавидят. И самолет над нейтральными водами — для них угроза. Его уничтожают…
Саволайнен попытался подбодрить девушку.
— Я уверен, надежда есть. Дай мне время, на днях я что-то узнаю…
Хильда допила вино и поднялась, расправляя юбку.
— Матиас, Мария, я хочу вас поблагодарить за участие. Вы мне стали как родные, помогли пережить это трудное время. Знаете, я рада, что приехала в Хельсинки. Иначе, наверное, мы бы не встретились с Эриком. Не знаю, что бы я делала без него!
Мария крепко обняла Хильду.
— Эрик отличный парень, смотри — не упусти.
— Уж постараюсь, — впервые за весь вечер улыбнулась девушка. — Мне пора.
Саволайнен окрыл дверь в кабинетик Марии, где стоял телефон.
— Хильда, мне нужно сделать звонок в редакцию. Подожди, мы тебя подвезем до отеля.
Девушка взяла свою сумку.
— Спасибо, Матиас, я хочу пройтись.
— Но на улице дождь!
— Ничего. Я люблю такую погоду.
Мария сняла с вешалки свой красный плащ с капюшоном.
— Возьми хотя бы плащ.
Хильда, поблагодарив, обняв на прощание финских друзей, накинула на голову капюшон и вышла из ателье.
Накрапывал дождь, шелестели мокрые кусты, улицы были безлюдны. Хильда шла по бульвару, думая о словах Марии. Да, боль, которую нам причиняют, отнимая близких, невозможно забыть. Война, как древний скандинавский уроборос — змей, кусающий себя за хвост. Как вырваться из этого убийственного круга? Простить врага? Но разве это не признание слабости? Эрик говорит, что мы должны восстановить доверие, которое когда-то было у России и Европы. Он пацифист и выступает за сокращение вооруженных сил и расходов на оборону, за прекращение военного сотрудничества с Америкой. Пока это только студенческие выступления, но ведь они и меняют политику. Так говорил отец.
Если Эрик решится делать политическую карьеру, Хильда поможет ему. Такие люди нужны в парламенте — честные, добрые, скромные. Конечно, будет непросто пробиться, это дело нескольких лет…
Думая об этом, Хильда подошла к железнодорожному мосту, за которым начиналась улица, ведущая к университетскому кампусу. Выходя из ателье, она не заметила, как за ее спиной из-под навеса автобусной остановки шагнул коренастый мужчина в шляпе. Из-за шума дождя она не слышала его тяжелой поступи и, поднимаясь по скользким ступеням моста, не подумала обернуться, когда за ее плечом возникла тень незнакомца.
— Нет ли спичек?
— Простите…
Недоумение, попытка осознания, ужас, погружение в кошмар — Хильда пережила этот переход за две или три секунды, которые понадобились Кравецу, чтобы опрокинуть ее на перила, схватить за лодыжку и сбросить с моста.
Она летела, и ее мозг перестал анализировать реальность, воспринимая происходящее как внезапно случившийся сон. Хильда увидела рассвет
