и кричать о пережитых ужасах. Но каждый раз, когда он добирался туда, сила, воля сделать что-то большее, чем просто слушать собственный слабый, сокрушенный голос, визжащий в его голове, уходили.
Он не был полностью уверен, как он относится к Шарки... замужняя женщина, Христос на небесах... но он знал, в глубине души знал, что мог пойти к ней в любое время дня и ночи, и она помогла бы ему, была бы рядом с ним. Потому что связь между ними существовала, она была настоящей, сильной, натянутой туго и надежно, как канат. Но при всем при этом он просто не мог этого сделать. Не мог представить, как он вываливает этот гниющий воняющий беспорядок к ее ногам.
Она хотела бы, чтобы он сделал это.
Но Хейс все равно не мог этого сделать, просто не мог вот так обнажить свой фланг. Еще нет. Это чувство надругательства - давай скажи, тряпка, изнасилование, потому что именно так ты себя чувствуешь, как будто тебя жестоко изнасиловали - было еще слишком реальным, и он не мог увидеть это под другим углом. Ему нужно было время.
Во время своего второго визита в лазарет он просто стоял перед дверью Шарки с задыхающимся, безмолвным рыданием, застрявшим в горле. Прежде чем рыдания стали настоящими, он прошел в сам лазарет и дальше в комнату, где стояло несколько коек для больных.
На одной из них был Линд.
Он был связан и накачен Бог знает чем, чтобы оставаться спокойным и тихим, торазином или чем-то подобным. Хейс застыл в дверях, глядя на своего бывшего соседа по комнате, лежащего там, выглядевшего истощенным, старым и хрупким, так словно если он упадет с койки, то может разбиться на куски. Хейс хорошо видел его при свете ночника, как какого-то маленького старичка, пораженного раком, жизнь выходила из него хрипящим дыханием.
Это была полная херь, не так ли? Видеть его таким?
Хейс почувствовал, как в горле застрял ком чего-то нерастворимого, который он никак не мог проглотить. Чертов Линд. Тупой сукин сын, но безобидный, забавный и даже по-своему милый.
Линд, Господи, бедный Линд.
Линд, чей словарный запас был сильно ограничен, который думал, что гонорея - это одна из тех лодок, на которых они плавают по каналам Венеции, а волы - это женские груди. Утверждал, что у него есть незамужняя тетя по имени Хламидия, а его сестра вышла замуж за парня по имени Гарри Зеленопездный. Он все время смешил Хейса, рассказывая о своей сварливой жене и о том, как она так жестко выносит ему мозг, когда он бывает дома, что ему не терпелось вернуться в чертову Антарктиду, чтобы отдохнуть от нее. Он приравнивал тирады и сквернословие своей жены к анальному изнасилованию, например: "Господи, Хейс, она трахала меня три дня подряд, как только я вхожу в дверь, она нагибает меня и выбивает всю начинку. К тому времени, как я вернусь сюда, моя задница так разболтана, что я должен засунуть туда лимон, чтобы она снова сморщилась".
Линд. Господи.
Хейс вошел в комнату, остановился рядом с койкой Линда, и сразу же Линд начал метаться во сне. Он начал дергаться, его веки затрепетали. Хейс отступил к двери, и странное гудение в его висках, и Линд успокоились. Что, черт возьми, это было? Хейс вернулся к койке, и гудение снова начало накатывать грохочущими волнами, и Линд снова начал дергаться, как будто он чувствовал присутствие Хейса, и, возможно, так оно и было, а может быть, даже больше, чем просто чувствовал.
Голос в голове Хейса говорил: он реагирует не на твое присутствие, глупый ублюдок, а на то, что ты несешь. Это существо в хижине, этот сраный Старец, он коснулся тебя, проник в тебя, запятнал в тебе что-то такое, что ты никогда не отмоешь. Вот на что реагирует Линд... он чует это от тебя так же, как и от себя. Осквернение.
Вы несете Их прикосновение.
Это было безумием, но в этом был смысл. Как будто они посадили ему в голову какое-то семя, и так же они поступили с Линдом, и это пробудили в них что-то, что давно спало. Что-то мистическое, что-то древнее, что-то невыразимое.
Но что? Что это было?
Из-за того, что Хейс снова приблизился к Линду, тот начал дергаться и стонать, дрожа, как будто он вступил в контакт с какой-то энергией. Хейс попятился, слюна во рту высохла, появилась напряженная головная боль... только это было не то, это было что-то совсем другое. Ведь он мог -
Он видел внутри головы Линда.
Это была сумасшедшая чушь, но да, он видел то, что снилось Линду. Это не могло быть ничем другим. Он был соединен с ним, их разумы соприкасались, делились мыслями и мозговыми волнами. Гудение ушло, остались только зернистые, искаженные изображения, как в передаче, идущей по старому черно-белому телевизору "Сильвания". Хейс почувствовал головокружение, дезориентацию, образы пронеслись в его мозгу и заставили его захотеть потерять сознание. Но он видел, он видел...
Он увидел... пейзаж... долины и невысокие заснеженные холмы, лощины, в которых вяло бродили огромные звери, объедая приземистую растительность. Звери были лохматыми, как бизоны или, может быть, носороги, но с огромными архаичными рогами. В основном это была тундра, снежная полоса окружала со всех сторон, наступала зима. Вдалеке было огромное озеро или, возможно, оно было частью моря. Озеро было окружено курганами, рядом с которыми был построен холмистый гигантский город, выглядевший сложенным из камня. Изображение пошло волнами, потускнело, но Хейс все еще мог видеть башни и странные костяные шпили, арочные купола и зубчатые диски... невозможный город, переполненный, нагроможденный и стиснутый, спутанный сам в себе, как кости какого-то гигантского зверя...
Потом все исчезло.
Хейс вернулся в лазарет, потрясенный и с выпученными глазами. Он ничего из этого не придумал, ему это не привиделось. Он сел за стол Шарки, пытаясь отдышаться, вытирая пот с лица. Он думал о вещах, думал об ужасных, невозможных вещах, в которые, тем не менее, верил. Тот пейзаж... это была Антарктида, какой она была, возможно, в конце миоцена, до того, как ее покрыли ледники. Когда этот огромный, чуждый город, найденный сначала Пэбоди, а затем Гейтсом,
