отместку кончики кроссовок водой. «Не сердись», — примирительно шепнула Тома недовольной своей подружке. На берегу лежала большая коряга, выкинутая во время шторма. Тамара устроилась на ней, с наслаждением вдыхая соленый свежий запах. Привычно поискала глазами самый неприглядный камень. Нашелся сразу, прямо под ногами.
Она взяла его в руку — несмотря на свою неказистость, он был гладко отполирован. Тамара наклонила голову и принялась нашептывать в его каменное тело свою боль, отчаяние, злость, отвращение, ненависть и ярость. Плакала, ругалась, и ее крики тонули в рокоте волн и морском гуле. Потом затихла, чувствуя внутри пустоту. Камень нагрелся от ее кожи, терпеливо вобрав в себя всё, что она выплеснула. Тамара встала и подошла ближе к взлохмаченным рваным кружевам волн. Соленый ветер высушил слезы, снова растрепал волосы, уничтожив четкие формы прически. Теперь Тамара была похожа на сказочную фурию, которая, глядя в море, проклинает своих недругов. Но она не проклинала. Она пыталась простить. Размахнувшись, забросила камень так далеко, как смогла и, не оборачиваясь, поплелась обратно. На поиски самого красивого и отполированного камня сил не осталось.
Из своего дома вышел дядя Юра, позвал обедать. Тамара почувствовала, как сильно она проголодалась. Старик зажарил кефаль с луком, отварил картошки, открыл маринованные огурцы и помидоры, их с завидным постоянством заносила соседка — Петровна. Покрякивая от предвкушения, налил две стопочки самогона. В доме у него было прибрано, и повсюду висели его бесхитростные картины — скалы, каждый раз разное море, баркасы и гордые чайки. Крупно, местами грубовато, но самобытно. В начале прошлого века такие картины спорили с классическим искусством и рушили привычные каноны. И снова, как авторский штрих, повсюду мелькает красная косынка.
Тамара выпила, почувствовала, как тепло проникает в кончики пальцев и с аппетитом набросилась на простую еду.
— Давай, еще по одной, — подмигнул дядя Юра хитрым глазом.
И не дожидаясь одобрения, наполнил стопки. Тамара была не против: гулкую пустоту внутри хотелось заполнить.
— А то сижу тут, как сыч. Петровна только заходит, да и то больше ворчит не по делу. Картины ей, видишь ли, мои не нравятся.
Он лихо опрокинул самогон и, поморщившись, ковырнул вилкой огурец. Тамара чуть захмелела. Это вам не горячий шоколад распивать с орешками. Дядя Юра громко захрустел закуской, двигая ближе к своей гостье сковородку с рыбой.
— Ешь, давай, а то уснешь тут, — засмеялся он, убирая в сторонку бутылку с мутноватой жидкостью.
Тамара ела, удивляясь, какой вкусной может быть обычная жареная рыба. Ни один ресторан не сравнится! С наслаждением цепляла зажаренные до карамели кольца лука, давила в тарелке рассыпчатый желтый картофель, прямо руками хватала из миски с щербатым краем упругий, чуть треснувший помидор. Сок тек по пальцам, а она ловила его ртом и старалась, чтобы он не затек ей в рукава. Свою порцию дядя Юра щедро сдабривал серой крупной солью из банки, заменявшей ему солонку, а Тамаре было вкусно и так.
— Что там у вас? Как? — туманно поинтересовался старик.
— Сыро, холодно, темно, — пожала плечами Тамара, снова скользнув взглядом по картинам в простецких реечных рамах.
Ни одной картины со штормом! На всех солнце, бирюзовое море и белые, как облака паруса.
— Знаешь, почему они все такие? — вдруг спросил дядя Юра. — Потому что я на них глазами Клаши смотрел. А она мне рассказывала, что море — это всегда радость и свет.
— Вы ее любили, — то ли спросила, то ли утвердительно сказала осмелевшая от самогона Тамара.
Старик усмехнулся, поскреб заскорузлыми пальцами седую щетину, зачем-то поправил воротник старенькой фланелевой рубахи.
— Да кто ж знает, когда любовь, а когда… дурь в башку вдарит?
Они замолчали, прислушиваясь к ветру.
— Дядя Юра, миленький, расскажите. Ведь все в поселки говорят, что вы из-за моей тети не женились. Что было-то?
Дядя Юра фыркнул, покачав головой.
— Болтают… Много люди болтают… В особенности бабы.
Он пошарил в кармане штанов, вынул помятую пачку простых сигарет и коробок спичек. Щурясь, вынул одну сигарету, прикурил.
— Мы с Клашей со школы вместе были. Она по учебе меня гоняла, а мне всё скучно было. Зачем? Знал, что пойду в армию, а потом в рыбхозе буду работать. Как дед, как отец. Знал, что Клаша замуж за меня пойдет. Никто мне больше и не нужен был. Она обещала ждать, а пока в техникуме отучиться. Далеко меня заслали служить, в Алтайский край. Писали друг другу, мне все завидовали, что ждет меня Клаша, ни на кого не смотрит. Ну, я и возгордился. А потом увольнительные стали давать, и мы в город повадились. Танцы, девки молодые, красивые. А кровь-то бурлит. Завертел там с одной. Она постарше меня была, с ребеночком. А в меня, как бес вселился! Что, — думаю, — на голодном пайке сидеть? Пока не женат, надо пользоваться свободой. А Надька эта безотказная, только и знай, привечает.
Дядя Юра замолчал, Тамара сидела, не шелохнувшись, боялась вспугнуть его исповедь. Старик вздохнул и снова глубоко затянулся, затрещал красный уголек, задымился.
— А однажды, пока я спал, Надька письмо от Клаши вытянула, прочитала, адрес списала, да и написала ей обо всем, что мы вытворяем в ее комнатушке. Приврала еще, что поженимся скоро. А я и не знал, всё удивлялся, чего это писем от Клаши нет? Уж и дружки стали посмеиваться — загуляла невеста-то. А потом и мать мне отписала, что Клаша замуж вышла. За Валерку. Тут и Надька созналась, что, да как. Я на нее замахнулся, да поздно… Сам дурак.
— Но можно ведь было объяснить… — беспомощно сказала Тамара.
— А чего тут объяснять? Сам виноват, — пожал плечами сосед.
Снова прилетела тишина, только Пушок залаял во дворе на кого-то чужого за забором.
— Валерка со мной в рыбхозе работал. Так я еле сдерживался, чтобы морду ему не набить. Не здоровались с ним даже. И вот как-то его со мной на баркасе послали груз перевезти, а мы в шторм попали. Налетел, будь он не ладен, волны, дождина. Мотает нас, как корыто старое. А мне всё равно. Думаю, зачем мне такая жизнь? Ничего не радует. Лучше уж утонуть. Подкинуло нас в очередной раз, и тут Валерка за борт улетел. Смыло его, как корова языком слизнула. Гляжу, чудом он зацепился за веревку, и вот-вот волной его накроет. Ну, — думаю, — хорошо ведь, Клаша свободна станет. Никто ничего не узнает. Море забрало и всё. А тайны оно хранить умеет. Спрячет надежно.
— Вытащили? — помертвевшим голосом спросила Тамара, как будто не знала, что дядя Валера дожил до старости.
