class="p1">4. Немецкая страсть к знакам отличия и титулам часто становится предметом насмешек. Но такая черта показывает озабоченность статусом, которая в дальнейшем отразилась в акценте на точности и организованности. Такая озабоченность предполагает скрытую нехватку уверенности в себе, недовольство остальным миром за неспособность принять тех, кто демонстрирует это. Немцы часто показывают себя неловкими в неожиданном (и, следовательно, неорганизованном) окружении.
5. Притязания государства (персонифицированного в форме кайзера или фюрера или нет), армии, партии часто превозносились над личностью в Германии. Такое преувеличение опять же говорит о недостатке внутренней уверенности в себе со стороны индивида, который вынужден искать компенсацию своей неполноценности в поглощении себя большим целым. Это явление, знакомое во многих странах, в Германии, похоже, стало симптомом более широкого заболевания.
6. Еще одна черта, указывающая на отсутствие уверенности в себе, – самоанализ, к которому часто склонны немцы. Это, кстати, породило много ценной литературы и спекуляций, но Томас Манн однажды прокомментировал «раздвоение человеческой энергии на абстрактно-спекулятивный и общественно-политический элемент при полнейшем преобладании первого над вторым». Слабость немецкой мысли заключается в увлечении громкими теориями и словами, которые при внимательном изучении оказываются либо бессмысленными, либо обыденными.
7. Слишком часто вина за собственные грехи Германии перекладывалась на других «козлов отпущения». Приход нацистов к власти был отчасти обусловлен тем, что их доктрины объясняли неудачи Германии с 1914 года и далее; ответственность перекладывалась на Версальский диктат, зависть иностранных соперников, евреев, коммунистов и т. п. Этот процесс описывался как восстановление самоуважения Германии. Но неспособность выдержать критику или признать ошибки обычно свидетельствует не об уверенности в себе, а о внутренней нервозности.
Все упомянутые явления свидетельствуют о том, что в немецком обществе царили нестабильность и напряжение, вызванные попыткой подавить склонность к сентиментальности и пассивности с помощью общественного кодекса, который придавал значение противоположностям. Стремясь соответствовать, некоторые люди пытались преодолеть трудности, впадая в крайности. Их жестокость, бахвальство и грубость, если приглядеться, можно объяснить как реакцию личностей, вынужденных вести образ жизни, который идет вразрез с нормами. Недостаток уверенности в себе в основном объясняется сомнениями – возможно, подсознательными – в том, что этот кодекс можно выдержать. Конечно, не следует утверждать, что каждый ведущий нацист страдал от такого напряжения или что каждый, кто проявлял какие-либо из описанных характеристик, обязательно должен был стать членом партии, тем более что эта слабость была присуща всем немцам. Но то, что существовала взаимосвязь между этим душевным состоянием и поддержкой нацистской партии, предлагается в качестве гипотезы, которая может пролить полезный свет на реакцию немцев на поражение и оккупацию. И вновь, однако, мы имеем дело с тем, что допускает различные степени чего бы то ни было. Ни убеждения, ни психологическая структура не могли дать оккупационным властям надежного теста на нацизм. Но масса путаницы вокруг денацификации возникла из-за неспособности провести четкое различие между тремя типами тестов.
Допросы пленных в последние годы войны показали, что их можно разделить еще на пять категорий. Пропорции между ними оставались удивительно стабильными:
1. 10 % – фанатичные «твердолобые» нацисты, которые полностью отождествляли себя с идеологией, целями и взглядами нацистского руководства. Среди них были и чудаки-идеалисты с достаточно хорошим образованием, и партийные «шишки» с гангстерскими замашками. Они не признавали никаких сомнений в правильности нацистского кредо или в перспективах победы Германии.
2. 25 % – «верующие с оговорками», категория, включающая многих националистов, а не нацистов. Некоторые карьеристы принадлежали к этой группе, представители которой, как правило, имели более высокое образование, чем члены первой категории. Другим типом (обычно при переходе от 1-й к 4-й категории) был идеалист, который начал испытывать разочарование в нацистской практике.
3. 40 % – неполитические последователи. Эта группа легче, чем другие, разбивалась на классы и по социальному статусу располагалась в среднем ниже, чем 2-я и 4-я. Их отношение характеризуется фразой: «Сначала у нас был кайзер, потом господа Эберт и Гинденбург, теперь Гитлер, но мы все равно должны доить своих коров». В большинстве своем фермеры, ремесленники, мелкие чиновники, кадровые унтер-офицеры – все придерживались мнения, что политика – это нечто выше их понимания. «Все это для меня слишком сложно, я всего лишь маленький человек». Они могли по привычке повторять нацистские клише, но это не служило доказательством убежденности. По понятным причинам люди из данной группы редко переходили в другую.
4. 15 % пассивных антинацистов принадлежали к тем же типам, что и категория 2, с которой происходил значительный обмен, особенно когда поражение представлялось уже вполне вероятным. Здесь можно было найти идеалистов, которые были более разочарованы, и карьеристов, которые никогда не тешили себя иллюзиями. Средний возраст этой группы был выше, поскольку в нее входило много мужчин, достигших зрелости до 1933 года, но было и некоторое количество тех, кто знал нацизм только как установленный насильственным путем порядок и автоматически восстал против него, хотя и не имел других позитивных идеалов, которые могли бы его заменить. Но почти все представители этой категории признавали некоторую верность германским национальным традициям. Это были патриоты, которые не решались желать поражения своей страны и, следовательно, были склонны к внутреннему эмоциональному напряжению.
5. 10 % – активные убежденные антинацисты. Почти все в этой категории выступали против нацизма в силу твердых альтернативных убеждений. Некоторые были воспитаны в лучших традициях германского консерватизма, другие стояли на твердых религиозных позициях. Были остатки демократического движения рабочего класса. Были и коммунисты. Большое значение имело семейное происхождение. Люди из культурных и уравновешенных семей, как правило, были свободны от многих описанных запретов и репрессий, объективно смотрели на ситуацию в Германии и уважали права человека. Такими людьми были интеллигенты, художники, более крупные фермеры, бизнесмены с опытом работы в зарубежных странах и их сыновья[13].
Опросы общественного мнения после войны показали, что баланс между этими категориями не сильно изменился после поражения Германии, но вот фактическое отношение каждой группы изменилось значительно. Фанатики и, в некоторой степени, верующие медленно, с оговорками, признавали возможность поражения. До того момента, когда союзные армии достигли Рейна и перешли его, значительная часть населения, похоже, продолжала верить, что ход событий каким-то образом изменится, что Гитлер выполнит свои обещания и вытащит «сюрприз из мешка». Отчасти это была искренняя вера, отчасти – нежелание столкнуться с личными последствиями поражения, отчасти – верноподданническое воспроизведение тезиса самого Гитлера о том, что любой, кто допускает возможность поражения, уже наполовину побежден. Но признание вероятности поражения также означало и признание того, что в руководстве Германии что-то пошло не так, и, таким образом, наносило прямой удар по интеллектуальным и эмоциональным корням Третьего рейха
