нужно.* * *
Ещё один дождь. Начинается. Такой совсем ещё не дождь, можно не замечать. Тем более мы идём с Варей М. И говорим. А если обращать внимание на дождь — кажется, разговор прервётся, поэтому я даже капюшон не надеваю.
— Ваня… А тебе надоедают брандмауэры? Ну, бывает такое?
— Надоедают? Нет, вряд ли. Просто я их иногда перестаю видеть. А потом опять — включается, и вижу.
— А вот, Вань, интересно. Твой Стоун устаёт от своей математики? Хоть когда-нибудь?
— Стоун — нет, не думаю. Но он же… вообще другой человек, да? Другой.
Ну, конечно, Стоун другой. У него математика не выключается.
У меня, между прочим, тоже не выключается. Только это не про брандмауэры.
— А почему ты спросила? Тебе надоедает твоя виолончель?
Варя даже остановилась. И как-то очень внимательно посмотрела на меня.
— Да, всё на том же месте. Сначала так, понимаешь, Ваня, — ничего не было. И вдруг звук! Потом — чуть-чуть поиграешь, и на третий день уже и гамма, и даже довольно чисто… Я через неделю Баха пробовала играть! А сейчас занимаюсь — ни с места. Всё то же. Я могу только ноты новые учить. Мне дядя Женя говорит — ты играй, просто играй сейчас, не останавливайся. А мне вдруг иногда становится скучно, понимаешь? Вот как так — ничего не меняется. Только что горело, и вдруг — стало скучно… так быстро. Всего второй месяц же.
— Я понимаю, Варь. Конечно. Это бывает, это же нельзя так, чтобы горело всё время. Вернётся, не переживай. Ты же не за ерунду взялась вообще. Ты… так начала! Я не ожидал от тебя. Ты не торопись, только правда — не останавливайся.
Она не смотрит на меня, смотрит вперёд. И она как раз надела капюшон. Нос торчит, смешной такой, мокрый от дождя. Ей… козырёк специальный нужен для носа, вот что!
— Кто бы говорил, Ваня. Это ты говоришь мне — не останавливайся… Ты сам-то и не начинаешь даже!
— Чего не начинаю?
— Да ничего! Мне, знаешь, иногда хочется тебя как-то… Прямо вот растолкать, растормошить! Чтобы ты включился. Живёшь как во сне.
— И ты?!. Вот не ждал… И ты тоже?!. Зачем?!. Что вы меня все дёргаете… Варя! Вот объясни. Делать для деланья. Просто — вот это: действие ради действия. Суета вот эта… «Я человек серьёзный». Зачем?
— Я не об этом, Вань. Не ради действия. Просто — ты бы… не знаю даже что. Фотографировать бы мог, если писать не хочешь. Может, ты вообще художник, ты пробовал? Ты… ты как-то видишь. И я с тобой вижу, чего ни с кем не вижу, понимаешь? И мне жалко это. Что я с тобой вижу, через тебя; а больше никто. Жалко мне. Что у тебя нет…
Козырёк для носа. Точно совершенно. А то торчит мокрый весь.
— Нет чего?
— Не знаю, как сказать даже. Как у меня виолончель. Что у тебя такого нет.
— Своей музыки? Голоса?
Поймёт, нет?
— Да есть у тебя голос, именно твой! Только ты его выключил. Как, знаешь, музыка в телефоне играет, а звук забыл включить. В наушниках что-то такое, неслышное. Наверное, это ты.
Поняла. Надо же, она поняла меня — вот так сразу. Я поднимаю плечо и молчу, что скажешь… Зачем говорить, если тебя и так понимают. Это невозможно. Пусть Джефф… пусть Дима Федченко, пусть — всё, что угодно… Кто угодно. Только говори со мной, Варя. Иначе я умру. Просто умру, и всё.
И она говорит. Говорит! Варя М. говорит со мной. Пусть что угодно, только бы это не кончалось, только бы Варя М. говорила со мной, рефлексирующим тюленем, придурком в очках.
— Вань, я ведь сначала думала, что ты совсем тупой, идиот какой-то. И многие до сих пор так думают, ты же не показываешь…
— Чего не показываю? Чего я должен, Варь?
— Сегодня на истории… ужас что, если честно, просто ужас был!
Вот уже и дурака повалять нельзя.
— Да ладно, чего ужас-то. Смешно было.
— Зато все думают, что ты идиот.
— А тебя прямо волнует, что обо мне думают?
Варя замолчала.
И я испугался. Вдруг… что-то будто нарушилось. Зачем я… как теперь обратно нырнуть в этот разговор. Как?
— Варя. А ты… говоришь, думала, я идиот. Да? Всегда так думала… А когда поняла, что нет? Что — не идиот?
…Новый асфальт, только положили. Будто даже и не асфальт ещё, какой-то первый слой. Гладкий, будто каким чёрным маслом намазано. И капли дождя на нем не расплываются, а так и держатся. Каплями. Красиво. Я остановился, и Варя тоже. Я носком кроссовки стал соединять эти выпуклые капли… думал, Варя меня поддержит. Но она не стала. Она вдруг сняла капюшон и поставила лицо под дождь.
— Когда ты запел Джона Дауленда. Flow, my tears, fall from your springs…
Иногда так бывает. Когда вообще перестаёшь соображать, и организм — он сам, он как бы не я. И у неё же не только ноги большие, но и руки; и нос такой огромный, надо же, какой профиль у человека; шея длинная, реально как у Нефертити. И откуда вот это желание дотронуться?!. Вообще любой нормальный человек на моём месте давно бы…
— Убери руки, Ваня.
Фигассе голос. Чугунный.
— Извини. Я думал, так надо.
— Всем — может, и надо. А ты не все. Понял? Ты — не все!
Вот чего это было, а?
— Ваня, — говорит она, и голос как будто другой… совсем другой. — Иван. Мне с тобой — говорить, понимаешь? Я ни с кем так не могу говорить… пожалуйста. Пожалуйста, не как все. Ну, зачем ты… не надо.
И она вдруг пошла так быстро, почти побежала.
Догонять её или не стоит? Чёрт знает что, поди разберись.
