Варя идёт с крейсерской скоростью, как всегда. Этот… еле успевает за ней.
Я ещё сначала не поверил, решил, показалось. С моего ракурса. Нет, не показалось. За руку.
Я ещё понимаю, Джефф! То есть не понимаю, но он просто хотя бы хороший парень. А этот Федченко… пустое место.
А я?
Я какое место, полное?
…Свернул на другую улицу. Пусть их. Чего вот она… зачем ей это надо?!. Ничего не понимаю, совсем.
На картине Сезанна две груши стоят, а одна лежит. Кажется, это я. Это я лежу. И никогда больше не встану. Потому что зачем?
* * *
— Слушай. Ты можешь с этим что-то сделать? Ну, хотя бы объясни мне… что это, зачем! Почему она так. Ладно бы Джефф, он мой друг. Но — почему Федченко! Зачем ей это надо… зачем! Я тут умру у тебя, и всё. Зачем — Федченко? Ты человек или кто…
— Вань, я не знаю же. Ну, Ваня… ну что ты. Ну — правда. Я же не могу влезть ей в голову, я же просто смотрю.
— А ко мне в голову, значит, влезаешь. Как я шёл — от Павелецкой вниз. Как я шёл. И были — старые заводы с разбитыми окнами, и пластиковые бутылки в воде; и кирпичные дома, и церковь на той стороне, и фонарь, и как… вот это всё, да? Ты влезаешь в мою голову… зачем? Оставь… меня в покое. Пожалуйста. Я знаю, где метро. У меня есть яндекс-транспорт, не надо за мной следить, я не пропаду. Даже… даже — ночные маршруты есть. Я не пропаду… правда. Оставь меня в покое, я обычный человек… бывшие фабрики, выбитые стёкла… нечего тебе за мной ходить.
— Ну, ты же сам пришёл. Ты забыл?
— Дурак был. Лучше бы не приходил. Как бы теперь отвязаться от тебя.
— По-моему, ты и отвязываешься. Довольно успешно… Молчишь и молчишь. Почему?
— Потому что не надо! Про меня! Писать!!! Оставь меня… пожалуйста, оставь меня в покое.
* * *
Я иду, иду и иду. И наконец выхожу к реке. Я всегда это чувствую: я и река. Вот… Я вышел, тут река. Вода течёт. Значит — сейчас всё станет лучше, чем было до этого.
Или не станет.
На реку, кстати, смотрю не только я. Тут стоит ещё один человек и тоже — смотрит, никуда не бежит. И я, кажется, знаю этого человека. Точно знаю.
— Аня! — говорю я. — Аня, это ты?
Это мамина подруга Аня Чумакова, у которой меня родители оставляли в детстве. Ну, когда уезжали на гастроли. Которая показала мне брандмауэры.
— Ваня? — удивляется она. — А где папа?
— Нигде, — отвечаю я. — Дома, наверное.
— Ой, я и забыла… что ты уже взрослый и ходишь один. А ты чего здесь… случилось что-то?
— Нет, я гуляю просто… Я люблю. Вообще, это вы же меня и приучили: ходить и смотреть.
— Надо же. Я? Не думаю, что именно я; ты бы и сам… приучился.
Потом мы молчим, и мне становится неловко. И я брякаю, совершенно невпопад:
— А когда вы в следующий раз поёте в театре?
Она так долго смотрит на меня, не отвечает. Кажется, я что-то не то спросил… вот я дебил. Придурок!
— Ваня… А ты не знаешь разве? Я больше не пою.
— Что?…
— Я не пою. Совсем.
Тётя Аня Чумакова смотрит не на меня, а на реку.
— Я потеряла голос. Ты не знал? Ну конечно, вряд ли тебе рассказывают.
Я тоже смотрю на реку. Довольно тупо. Нет, мне не рассказывали.
— А… это надолго?
— Похоже — навсегда.
Аня Чумакова. Которая показала мне брандмауэры. Которая открыла мне мой город. И она — потеряла голос. Что я могу сказать ей?
— Понимаешь, Ваня… Иван. Кажется, твой голос будет с тобой всегда. А он просто не всегда, вот и всё. Ничего такого, Вань. Я работаю, детскую студию веду, и ещё… думаю, куда себя применить. Жизнь же не кончается. Голос — да, это важно, но жизнь — не только он; она длинная. Многие же не поют и живут нормально.
Жизнь без голоса. Ну да… многие не поют. Почти все.
Я вдруг представил, что моя мама потеряла голос. Голова вжалась в плечи. Мама! Нет, она, наверное, умрёт сразу… как. Как вот… Да, многие не поют. Если никогда не пел — это ничего страшного.
Но если был голос. Если был! Я не слышал тётю Аню, то есть я не помню. Может, она и не была никакой выдающейся певицей. Но потерять голос… даже если и небольшой. Но если он был, голос. Потом без него — как?
Как?!.
Я иду под дождём. У меня совершенно мокрые ноги, но внутри пока ещё тепло, так что терпимо. Просто кроссовки хлюпают, да и всё.
Я думаю про голос. У меня, например, он есть или нет? Марьяша сказала — есть. Сказала — раз голос есть, говори. А что говорить? Вот — дождь… просто дождь и мокрые ноги. Голос же не для этого? Для чего его дают вообще? и кто даёт. Голос — как вот этот Варин звук, на виолончели. Она ищет и находит. А я свой звук ещё не нашёл. Правда, я не больно-то и ищу. А если этот голос кончится раньше, чем я его найду? Пропадёт? То что? Я так и останусь вот этим — просто ходить?
…То есть… Я втайне от себя думал, что всё же когда-то начну что-то такое делать? Ведь нет же. Ведь нет!
Я буду курьером. И наблюдателем. И всё. И зачем мне этот голос? Низачем!
Я не хочу, как тётя Аня Чумакова, лирическое меццо-сопрано. Обрести голос — и потом потерять его.
Не нужно мне. Ничего не
