Нина Дашевская
Поиск звука. Творогов
— Ну, и чего ты здесь. Уйди. Я читаю.
— Ничего ты не читаешь. Ты всё равно о другом думаешь.
— Точно; разучилась читать. Но если сначала себя заставлять, то потом, может, втянусь.
— Да не втянешься. Тебе же неинтересно.
— Ваня. Откуда ты знаешь, что мне интересно, а что нет? Я иногда читаю взрослое, это нормально. Уйди.
— Ну-ну.
— Чёрт, Ваня. Зачем ты? Что это вообще такое?!.
— Что-что, а то не знаешь. Школьная повесть.
— Какая ещё школьная повесть? Про тебя, да? Скажи ещё, что ты двоечник.
— Ну, двоечник.
— Идиотизм. Кому нужна школьная повесть про двоечника? Их что, мало?
— Назови вот одну.
— Ваня, ну ты же сам понимаешь, ты же неглупый мальчик (сними эти идиотские очки). Нельзя писать просто «школьную повесть про двоечника». Ты должен быть… Нет, он ещё нос рукавом вытирает! Детский сад. Скажи ещё, что у тебя веснушки. И… это… непокорная чёлка. Или ещё лучше — непослушные вихры. О, вот — доверчивый взгляд! Хочешь такой?…
— Вообще треш, — Ваня фыркает, выплёскивает на меня чай. Никаких веснушек у него нет.
— Ты совсем дурак, что ли?
— Дурак, да не совсем.
— Я не буду про тебя писать. Иди, откуда пришёл.
— Ну и ладно. Ну и уйду. И останется тебе только, что у меня родители — артисты. А я двоечник. Тебе слабо про двоечника, у тебя умные все, да? Олимпиады по математике. Скрипка, виолончель. Да? А если нет — то всё, тебе неинтересно? Про обычного человека…
— Перестань. Какой ты обычный; обычные вот так не приходят. Скажи лучше, чем ты такой особенный. Я пока так и не поняла.
— Потому что ты вообще мало что понимаешь. Потому что ничего не напишешь. Попробуй-ка напиши, тебе и самой не понравится — тупо, тягомотно, никто и читать не станет. Как ты говоришь — плоско, скучно.
— Стоп; брать на слабо — это вроде мой приём.
— Ну и как, работает?… Всё равно ничего не напишешь.
— Вань. Хватит вот эту ерунду. Скажи хоть, про что писать. А? Хочешь, я тебе скутер подарю? Ваня, чего ты хочешь — всё у тебя будет!
— Да мне не нужно ничего. Я пошёл, короче.
— Нормальный человек, нет?
— Нет. Ненормальный. А ты иди спи. Или вон читай, может, вычитаешь что. Давай-давай. Я пошёл.
— Вернёшься хоть?… Иван!
* * *
— Актёром, — говорит Джефф. — Правда, туда конкурс огромный. Чего, думаешь, я не смогу?
Он поправляет волосы — белый клок закручивается надо лбом. Я раньше думал — идиотизм это, волосы красить, да ещё и гелем укладывать. Но сейчас смотрю на Джеффа — и у него это довольно круто выглядит. Особенно в сочетании с его дельтовидными мышцами, или что там за такие плечи отвечает.
— Туда же ещё стихи нужны, — говорит Володя Стоун. — Наизусть, с выражением! Не только физическая подготовка.
Я хмыкаю. Они что, реально думают, в актёры берут одних красавцев? Что стихи наизусть — это так, бонус к внешности?
— Даже не думай, — говорю я Джеффу. — А то ещё, чего доброго, и правда поступишь. И даже закончишь. И потом в рекламе будешь сниматься, чипсы рекламировать.
Я киваю на рекламный щит. Там парень с раскрытым ртом и выпученными глазами изображает счастье.
Джефф выпучивает глаза и раскрывает рот. Кстати, очень похоже.
Мы со Стоуном ржём, как кони, я даже задел какую-то хмурую женщину с пакетом. Она выражается в наш адрес, скажем так, неодобрительно.
— Извините, — говорю я максимально вежливо. А Джефф вдруг спрашивает:
— Может, вам помочь пакет донести?
— Психованные какие-то, — бормочет она себе под нос и уходит от нас поскорее.
Джефф это любит, такие эффекты. Сбить человека с толку, «сломать шаблон», как он говорит. Он же не из человеколюбия ей предложил помочь, а так, удивить. Кстати, может, у него и выйдет это — актёром. Вот же дурацкая профессия.
— Я в шесть лет ходил в театр на кастинг, — говорю я.
— Ты?!.
Чего они так удивляются, даже обидно. Все как-то забывают о моих родителях. Вернее, думают — актёры должны быть необыкновенные какие-то люди! А они у меня обычные.
— А, точно, — говорит Стоун. — И что, прошёл?
— Завалил, конечно. Обрадовался страшно! Я ведь не хотел, это они меня потащили. Вы же себе не представляете, какая у них там работа, в театре: ни сна ни отдыха измученной душе!
— Это Пушкин? — на всякий случай спрашивает Джефф.
— Сам ты Пушкин! Поступать ещё куда-то собрался! Это опера, «Князь Игорь» называется. Композитора Бородина.
— Который химик, — уточняет Стоун. И ещё спрашивает: — А что, твоим родителям разве не нравится их работа?
— Им? Они без неё жить не могут, а то бросили бы давно.
— А тебе, значит, не нравится.
— Нет, — говорю я. — Я никогда не хочу так, как они. У меня такое счастье было, когда я кастинг не прошёл! Мы тогда ещё пошли с папой мороженое есть. Он думал, я расстроился и меня надо утешать. И я ел мороженое с таким печальным лицом. А про себя думал: читать, читать и гулять! Свобода!
— Это ты в шесть лет читал, что ли?… — спрашивает Джефф.
— Ну, конечно. До школы как раз лучше всего читать, пока время есть.
Мы идём с Джеффом и Стоуном. И я думаю: это могла быть фраза из американского романа. Если не называть моего собственного имени.
* * *
А время, кстати, у меня и сейчас есть. Ни у кого нет, а у меня — полно. Главное — выбрать себе правильную роль. Я и выбрал, и играю —
