«бандеровцы»! Их несколько тысяч. И эти твари вытворяют такое, что и гитлеровцы редко когда творили!
— Не преувеличивайте. Борьба за свободу всегда сопровождается…
— Чем?! — выкрикнув, переспросил Данька. — Чем сопровождается? Вырезанием польских сёл? Сжиганием белорусских деревень? Если они «борются за свободу», почему они не воевали против немцев? Почему во время оккупации нападали на наших партизан? Почему участвовали в карательных операциях?
— На войне перегнуть палку каждый может.
— Это вы называете «перегнуть палку»?! А убивать грудных детей на глазах родителей, вспарывая живот, и засовывать их кишки матери в рот — эта мразь просто «погорячилась»? А насиловать бандой девушку только за то, что она учительница и убить её, расчленив тело — это твари «перегнули палку»?
— Фу, Данила Матвеевич, какие гадости вы пересказываете. И сочинил же кто-то подобное!
— Сочинил? Да я только вчера оттуда приехал! Это всё собственными глазами! Я это видел! Видел! Сам.
— Ну, а что вы хотели, это же война. Там всякое бывает. И законные трофеи. Меня если бы зимой сорок пятого не арестовали, так тоже не отказался бы с немками повесели…
— Что?! — перебил Данька, глаза его налились кровью, в висках стучало, он до хруста сжал кулаки и, начав медленно вставать с нар, произнёс по слогам: — По-ве-се-литься?! — Перед глазами лейтенанта стояло зверски растерзанное тело молодой учительницы.
— Но-но-но! Гражданин лейтенант, — заметив перемену в лице собеседника и готовые к бою кулаки, испуганно протараторил Александр Исаевич, — если вы сердитесь, значит неправы!
Сказалась специальная подготовка. Постояв напротив вжавшего голову в плечи Солженицына с минуту, Данька смог совладать с эмоциями. Он мысленно напомнил себе судьбу убийц учительницы — возмездие в этом случае произошло, а сидящая перед ним тварь не для того здесь находится. Тем более, он сексот и провокация — один из методов его работы. «Я забылся, это непрофессионально, — подумал Данька. — С другой стороны, забывшись, я повёл себя правильно, естественно, а это уже профессионально. Что дальше, психануть или успокоиться? Психануть — по-мальчишески, его харя моих кулаков не стоит. Взять себя в руки — профессионально».
Солженицын несколько лет спустя
Данька поиграл желваками, несколько раз сжал кулаки и неспеша снова опустился на нары. Глядя на оппонента прищуренными глазами, он негромко и медленно проговорил:
— Знаешь что, Александр Исаевич, я так думаю, что эту хрень про Юпитера, который сердится, придумали для таких мразей как ты…
— Что вы себе позволяете, молодой человек, да я старше, я вое…
— Молчать! — повысил голос Данька. — Я не всё сказал! Так вот, придумали для таких мразей как ты. Потому что любой честный человек на ложь, на подлость не может не сердиться. Честный человек не может мириться с ложью и подлостью, они выводят честного человека из себя, он сердится! Это подлецам все равно, они ложь и подлость принимают с улыбочкой и спокойствием. А теперь, поясни, пожалуйста, что ты там рассказывал про свободу для украинцев, и для каких?
— Я в подобном тоне не могу…
— А я могу тебя поспрашивать как, бывало, твоих любимых бандеровцев спрашивал. Вот только рукава закатаю…
— Ну, если настаиваете, — стукач испуганно пошел на попятную. — Надо проявить благоразумие! Раз уж поднялось националистическое движение, украинцы хотят отделиться, то пусть отделяются и поживут самостоятельно, если смогут. Украинцы имеют право говорить на своём языке, они имеют право получить вывески на украинском. Не надо их ловить, пытать, казнить. Вам так жалко одесских пляжей и черкасских фруктов? Пусть отделяются!
— Какой вы интересный. Для вас каждый украинец — бандеровец. Я вам отвечу не как офицер госбезопасности, а как украинец. Нам, украинцам, подачки подобных вам не требуются. Нас миллионы, кто боролся за советскую власть. Нас миллионы, кто на фронте, в тылу и оккупации работал и сражался против немецких фашистов. По сравнению с этими миллионами среди нас, украинцев, есть мизерная часть, эта мизерная часть воспитана фашистским режимом Польши, пошла на службу гитлеровским фашистам, а сейчас служит в интересах мирового капитала. На Украине, Советской Украине, в школах изучают украинский язык. Вывески в Киеве и Харькове на украинском, а эти города всегда говорили и говорят на русском. Никакого национального угнетения нет и свою ложь вы можете рассказывать безграмотным сокамерникам или шизанутым интеллигентам вроде вас самого. А «свобода» для бандеровской мрази, о которой вы так печетесь, это свобода быть паном над своими холопами, свобода убивать поляков и русских за то, что говорят на другом языке, а евреев за то, что евреи. И, да, за то, что они творят, мы их ловим и казним. Как положено, по закону. Жаль, что далеко не всех — гуманизм. А пытать… Кому вы, такие, нужны, чтобы вас пытать?..
Данька с отвращением посмотрел на Солженицына, не снимая сапог лёг поверх одеяла и повернулся набок лицом к стене. Несколько минут пролежал, собирая мысли в охапку, они бурлили и, как кони, разбегались в разные стороны. За этим занятием не заметил, как задремал.
Разбудил лязг запоров. В камере стоял вечерний полумрак. Открылась дверь.
— Товарищ лейтенант, на выход с вещами! — выпалил заглянувший охранник.
— А чё так?
— Да поймали вашего бандеровца! Дальше у вас уже в дисциплинарном порядке.
— Ну и ладушки!..
* * *
Начальник, посмотрев на физиономию освобожденного, ухмыльнулся и отправил прогуляться по вечерней столице с наказом развеяться, отдохнуть и завтра явиться свежим, готовым к труду и обороне.
Так и случилось. Явившись поутру в «контору», Данька был готов свернуть горы. Но тяжелее бумаги и чернильной ручки до обеда ничего держать не пришлось. Вручив писчие принадлежности, подполковник сказал:
— В отчёте объект разработки по имени не называть. Выбрать временный псевдоним.
— Почему временный?
— Он, как осведомитель, подписывается псевдонимом «Ветров», который знает куратор и мы с тобой. При служебном расследовании светить псевдоним стукача нельзя. В коротких докладах обычно пишем «объект разработки», «источник» или что-то подобное. У тебя же, как я понимаю, отчет получится немаленький, вот и присвой ему разовый псевдоним.
— Понял. Разрешите приступать?
— Валяй! До вечера управишься?..
Разговор в камере получился хоть и содержательным, но достаточно коротким, поэтому Данька управился до обеда. Подполковник, не глядя, положил листы в папку, закрыл её в сейф и позвал в столовую.
— Ну что, приступим? — доставая из сейфа папку, спросил он по возвращении с обеда. — Присаживайся, будем изучать твой роман. — Развязал тесёмки папки, поудобнее устроился на стуле, достал первый лист и начал читать:
— Начальнику… угу… Отчет… Та-ак… Объект разработки: Стукач… Гм! Ну, вполне, лишь бы не хер…
Читая отчет, подполковник продолжал бросать
