когда она шептала мне в детстве: «Обращайся с ними бережно и нежно, Ника. Не забывай, они очень хрупкие».
Анна мне нравилась и не только потому, что я отчаянно нуждалась в родительской любви и всегда мечтала о чьей-нибудь улыбке или ласке, но и потому, что она была необыкновенно чуткой и отзывчивой, таких людей я никогда не встречала.
После того как мы поговорили за чаем, я поднялась в свою комнату, чтобы взять энциклопедию, а потом снова спустилась в гостиную, где стоял книжный шкаф на всю стену.
Я вошла, прижимая к груди тяжелую книгу, и какое-то время постояла, любуясь отражениями вечернего света в предметах. Лучи закатного солнца окрасили занавески в розовый цвет и создали уютную атмосферу. В центре комнаты тускло поблескивал величественный рояль. Мне пришлось встать на цыпочки, чтобы поставить энциклопедию на место, и она чуть не выпала из рук, но я справилась. Когда я обернулась, сердце подпрыгнуло в груди.
На пороге, опершись плечом о косяк, стоял Ригель и внимательно наблюдал за мной. Так, наверное, гепард перед броском изучает свою жертву. Теплый свет гостиной, казалось, сразу рассеялся, у меня по телу пробежал озноб, в висках застучало. Никак не ожидала столкнуться с ним и, как всегда, не была готова к встрече. Как бы я хотела не реагировать на него так болезненно! И дело не только в странном поведении Ригеля, меня пугала и его красота — она обманывала. Прямой нос, тонко очерченные губы, волевой подбородок, изогнутые брови сложились в красивое лицо, и потом… его взгляд: глаза излучали обезоруживающую, дерзкую уверенность. — Это вечно будет продолжаться, да? — Я удивилась, услышав свой голос. Но, раз начала, надо продолжать. — Наши отношения не изменятся даже сейчас, когда мы здесь?
Я заметила в руке Ригеля книгу Честертона. Последние несколько дней он действительно что-то читал, я видела. Значит, он ее закончил и пришел вернуть на полку.
— Ты так говоришь, как будто об этом сожалеешь, — сказал он текучим голосом.
Я отступила на шаг, хоть и стояла далеко, потому что тембр его голоса произвел на меня странное впечатление. Ригель медленно наклонил голову, настороженно глядя на меня.
— Ты хотела бы, чтобы все сложилось по-другому? — Я хотела бы, чтобы ты нормально ко мне относился, — отрезала я, удивляясь, почему мои слова прозвучали почти как мольба. — Я хотела бы, чтобы ты не смотрел на меня так…
— Так? — повторил Ригель. Он всегда превращал мои утверждения в вопросы и произносил их отрывисто и насмешливым тоном.
— Так, как будто я тебе враг. Наверное, ты не знаешь, что такое вежливость, поэтому когда встречаешь ее в людях, то не узнаёшь.
В чем я не хотела признаваться себе, так это в том, что мне больно. Мне было больно, когда он так со мной говорил. Больно, когда он на меня рычал сквозь зубы. И когда не давал мне шанса исправить ситуацию.
За столько лет я должна уже к этому привыкнуть и тихо его бояться, но… я хотела наладить отношения. Так уж я устроена.
— Я считаю, что вежливость — это лицемерие. — Теперь Ригель смотрел на меня серьезно и задумчиво. — Это блеф — показная порядочность.
— Ошибаешься, — возразила я, — вежливость —бескорыстное качество, она ничего не просит взамен.
— Неужели? — Глаза Ригеля сверкнули из-под прищуренных век. — И все же я должен тебе возразить. Вежливость — это притворство, особенно когда ее проявляют к первому встречному. Мне показалось, я услышала в его словах какой-то подтекст, но сейчас меня больше интересовал прямой, а не переносный смысл сказанного, потому что я ничего не поняла. Что он пытался мне сказать?
— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — выдохнула я, выдавая свое замешательство. От взгляда Ригеля по спине бежали мурашки, сердце опять застучало, и я ощутила приближение паники, понимая, что все это происходит только из-за его взгляда.
— Я для тебя Творец Слез, — отчеканил он, — мы оба знаем, о чем речь. «Ты ничего не испортишь», — сказала ты. Я в этой истории — волк. Правильно? Тогда скажи мне, Ника, разве вежливое обращение к тому, кого ты терпеть не можешь, это не лицемерие?
Меня поразил его цинизм. Для меня вежливость — это проявление человеческой доброты и участия, а он перевернул все с ног на голову извращенными рассуждениями, в которых прослеживалась логика. Ригель был саркастичен, презрителен и проницателен, но раньше я никогда не думала, что эти качества связаны с его искаженными представлениями о мире.
— Какими, по-твоему, они должны быть? — его голос вывел меня из задумчивости. Я встревожилась, когда увидела, что он подходит ко мне.
— Наши отношения, какими они должны быть?
Я попятилась и уперлась спиной в книжный шкаф. Его голос всегда на грани между шипением и рычанием, и порой мне трудно понять, сдерживал ли он гнев или просто пытался звучать убедительнее.
— Не подходи ко мне! — строго сказала я, плохо скрывая волнение. — Сам просишь держаться от тебя подальше, а потом… потом…
Слова застыли у меня во рту. Ригель подошел так близко, что мне стало трудно дышать. Не касаясь, он давил на меня телом, взглядом… В закатном свете его черные волосы отливали сталью.
— Продолжай. Я послушаю, — безжалостно прошептал он, слегка склонив голову.
Я едва доставала ему до груди. Воздух между нами пульсировал, как живой.
— Посмотри на себя! Даже мой голос тебя пугает.
— Я не понимаю, чего ты хочешь, Ригель! Не понимаю! Еще минуту назад ты на меня рычал, а теперь…
«Ты дышишь на меня», — хотела я сказать, но бешеные удары сердца не давали говорить. Я чувствовала сердцебиение даже в горле — это был сигнал тревоги, предупреждающий о близкой опасности.
— Знаешь, почему сказки часто заканчиваются словами «на веки вечные», Ника? — прошипел он. — Чтобы напомнить нам, что есть вещи, принадлежащие вечности. Неизменные. То, что не меняется. В их природе заложено быть такими, какие они есть, иначе рассказанная история не имеет смысла. Нельзя нарушить естественный ход событий, не нарушив концовку. А ты… ты постоянно фантазируешь, ты только и делаешь, что надеешься, ты зациклилась на своем хеппиэнде. У тебя хватит смелости представить себе сказку без волка?
Его шепот звучал свирепо и пугал меня. Я вздрогнула. Несколько бесконечных секунд Ригель пристально смотрел на меня из-под длинных
