Б…, сентябрь 19… г.
Я училась в четвертом классе. Мне было лет двенадцать.Как-то раз учительница французского языка, сестра Алекси, дала нам задание.
— Постарайтесь описать ваши первые детскиевпечатления, — сказала она.
— Интересно, что вы вспомните?.. Это хорошая гимнастикадля воображения!
Насколько я себя помню, я всегда была ужасной проказницей иболтуньей. В конце концов воспитательницам надоели мои проделки и меня посадилиотдельно от всех за маленькую одноместную парту в углу класса.
Директриса сделала внушение:
— Пока не перестанешь болтать и мешать своим подружкам,пока не научишься вести себя примерно на уроках, будешь сидеть отдельно, вотздесь — в ссылке.
Справа от меня тянулся к потолку здоровенный деревянный столб,мой серьезный, безмолвный, долговязый сосед. Он без конца вводил меня вискушение и поэтому вынужден был стоически переносить все царапины и порезы,которыми награждал его мой перочинный ножик.
Слева — узкое высокое окно, всегда прикрытое наружными ставнями.Мне казалось, его назначение — специально создавать прохладу и полумрак,неизбежные атрибуты монастырского воспитания. Я сделала важное открытие. Стоилоприжаться грудью к парте, чуть-чуть приподнять голову, и сквозь щель в ставняхможно было увидеть клочок неба, ветку зеленой акации, одинокое окно да решеткубалкона. По правде говоря, картина не очень интересная. Окно никогда неоткрывалось, а на балконной решетке почти всегда висели маленький детскийматрасик и одеяльце. Но я была рада и этому.
На уроках я опускала голову на сплетенные под подбородкомпальцы, и в такой позе учителя находили мое лицо весьма одухотворенным, а когдая поднимала глаза к нему, настоящему голубому небу, которое проглядывало сквозьщель в ставнях, они радовались еще больше, думая, что я уже началаисправляться. Обманывая так своих воспитателей, я испытывала удивительноенаслаждение, я мстила им. Мне казалось, что там, за окном, они прячут от насжизнь…
Пояснив, как надо писать, сестра Алекси предоставила нассамим себе.
Первые ученицы класса — украшение передних парт — тотчаспринялись за работу. Я не сидела рядом с ними, не заглядывала через плечо в ихтетради, но я точно знала, о чем они пишут. Это была поэтическая ложь примернотакого содержания:
«Первое, что я помню в жизни, — это златокудрая нежнаяголовка дорогой мамочки, склоненная над моей маленькой кроваткой, и ее голубые,небесного цвета глазки, обращенные ко мне с улыбкой и любовью…»
На самом же деле бедные мамочки, кроме золотистого инебесно-голубого, могли быть обладательницами и других цветов, однако эти двабыли для них
обязательны, а для нас, учениц soeurs[1], такой стиль считалсязаконом.
Что касается меня, то я была совсем другим ребенком. Материя лишилась очень рано, о ней у меня сохранились самые смутные воспоминания.Одно несомненно, у нее не было златокудрых волос и небесно-голубых глаз. Но всеравно никакая сила на свете не могла заставить меня подменить в памятиподлинный образ матери каким-нибудь другим.
Я сидела и ломала голову. О чем писать?.. Часы с кукушкой,висевшие под изображением святой девы Марии, ни на минуту не замедляли своегобега, а мне все никак не удавалось сдвинуться с места.
Я развязала ленту на голове и теребила волосы, опуская прядина лоб, на глаза. В руке у меня была ручка. Я мусолила ее, грызла, водила ею позубам…
Как известно, философы, поэты имеют привычку почесывать вовремя работы нос, скрести подбородок. Вот так и у меня: грызть ручку, напускатьна глаза волосы — признак крайней задумчивости, глубокого размышления.
К счастью, подобные случаи были редки. К счастью?.. Да!Иначе жизнь походила бы на спутанный клубок, который так же труднораспутывается, как и сюжеты наших сказок о Чаршамба-карысы и Оджак-анасы.
* * *
Прошли годы. И вот сейчас, в чужом городе, в незнакомойгостинице, я одна в комнате и пишу в дневнике все, что могу вспомнить. Пишутолько для того, чтобы победить ночь, которая, кажется, длится вечность!.. Иопять, как в далеком детстве, я тереблю свои волосы, опускаю прядь на глаза…
Как родилась эта привычка?.. Мне кажется, в детстве я быласлишком беспечным, чересчур легкомысленным ребенком, который бурно реагировална все проявления жизни, бросаясь в ее объятия. Вслед за этим неизменнонаступали разочарования. Вот тогда-то, стараясь остаться наедине с собой, со своимимыслями, я пыталась сделать из своих волос покрывало, отгородиться им от всегомира.
Что касается привычки грызть ручку, точно вертел с шашлыком,этого, откровенно говоря, я объяснить не могу. Помню только, что от чернил губыу меня постоянно были фиолетового цвета. Однажды (я была уже довольно взрослойдевочкой) меня пришли навестить в пансион. Я вышла на свидание с намалеваннымипод носом усами, а когда мне сказали об этом, чуть не сгорела от стыда.
О чем я рассказывала?.. Да… Сестра Алекси дала нам задание:вспомнить свои первые впечатления в жизни, написать сочинение. Никогда незабуду: несмотря на все мои старания, я смогла написать только следующее:
«Мне кажется, я родилась в озере, как рыба… Не могу сказать,что я совсем не помню своей матери… Помню также отца, кормилицу, нашего денщикаХюсейна… Помню черного коротконогого пса, который гонялся за мной по улице…Помню, как однажды я воровала из корзины виноград и меня ужалила в палец пчела…Помню, у меня болели глаза и мне их закапывали красным лекарством… Помню нашприезд в Стамбул с любимым Хюсейном… Помню многое другое… Но не это — моипервые впечатления, все это было гораздо позже…
Совсем, совсем давно, мне помнится, я барахталась нагишом всвоем любимом озере среди огромных листьев. Озеро не имело ни конца ни края ипоходило на море. По нему плавали громадные листья, оно было со всех сторонокружено деревьями… Вы спросите, как может озеро с листьями на поверхности ивысокими деревьями вокруг походить на море?.. Клянусь, я не обманываю. Я сама, каки вы, удивляюсь этому… Но это так… Что поделаешь?..»
Когда потом мое сочинение читали в классе, все девочкиповорачивались ко мне и громко смеялись. Бедной сестре Алекси с трудом удалосьуспокоить их и добиться тишины в классе.
А ведь предстань теперь передо мной сестра Алекси, похожаяна обуглившуюся жердь в своем черном платье с ослепительно белым воротничком, сбескровным прыщеватым лицом в обрамлении капюшона, напоминающего женскую чадру,откинутую на лоб, с губами, красными, как гранатовый цветок, — предстаньона теперь передо мной и задай тот же самый вопрос, я, наверно, не смогла быответить иначе, чем тогда на уроке французского языка, и опять стала быдоказывать, что родилась, как рыба, в озере.
